Жорж Онэ - Таинственная женщина
– Посмотрите, как благотворно действуют на нее развлечения. Ее сегодня просто не узнать. Ах, если б она могла хоть несколько часов в день не думать о своем горе, она скоро поправилась бы!
– Не уезжайте! – воскликнул Марсель.
– О, я не умею ее развлекать! – сказал красавчик итальянец, но, точно спохватившись, прибавил: – Видите ли, посторонним легче, чем родным, отвлечь больного от его грустных мыслей…
– Но ваша сестра не больна… Посмотрите, как бодро она шагает по крутой тропинке.
– Да, ее поддерживает теперь нервное возбуждение… А вечером она будет грустна и подавлена. От нее не добьешься ни словечка.
– Если бы вы разрешили заходить к ней по вечерам, я постарался бы ее развлечь.
Итальянец с жаром пожал руку Марселю.
– Как вы добры!.. Благодарю вас… Но боюсь, что бедная Аннетта скоро утомит вас… Это капризный ребенок… Вы совсем ее не знаете…
Он не договорил: мадам Виньола подбежала к мужчинам и спросила своим мелодичным голосом:
– О чем это вы совещаетесь, господа?
– Ваш брат, сударыня, – сказал Марсель, – передает мне свои права до его возвращения. Он поручает мне с завтрашнего дня следить за вашим настроением и здоровьем… Я беру на себя большую ответственность, и потому вам придется подчиниться моему деспотизму.
Она с минуту точно обдумывала что-то, затем лицо ее приняло серьезное выражение.
– Да, Чезаро прав, – произнесла она вкрадчиво, – не оставляйте меня… Когда я одна, меня преследуют ужасные мысли… Будьте моим другом, месье Марсель… Чезаро скоро вернется, и мы снова будем гулять втроем… А до его возвращения приходите ко мне, вы всегда будете желанным гостем.
На другой день, после отъезда графа Агостини, Марсель подходил к вилле «Утес». Войдя в садик, он остановился: окна были открыты настежь, и из гостиной лился дивный голос мадам Виньола. Марсель прислушивался с трепетом к страстным звукам кантилены Маракчи «Цыгане», исполненной невыразимого чувства. Но вот голос оборвался, послышались рыдания… Молодой человек бросился через сад в гостиную. Мадам Виньола сидела у рояля и, опустив красивую голову на руки, громко рыдала. При появлении Марселя она вскочила, провела рукой по лбу и, словно сконфуженная тем, что выдала себя, протянула руку гостю.
– Извините меня… Мне не следует петь, когда я одна… Эти мелодии разрывают мне сердце…
– Боже! Да что с вами? Скажите… Доверьтесь мне!..
– Нет-нет… Не спрашивайте меня.
Она захлопнула крышку рояля и, силясь улыбнуться, сказала:
– Не будем говорить обо мне, месье Марсель… Поговорим о вас… да что это вы так разгорячились? Вы, вероятно, слишком быстро шли… Вот теперь я буду бранить вас за такое неразумное поведение… Но здесь холодно и сыро… Пойдемте в сад.
Он покорно последовал за ней. Пройдясь по аккуратным аллеям садика, они уселись под цветущими сиреневыми кустами и, наслаждаясь их душистой тенью, предались задушевной беседе.
Бодуан все время следил за своим господином. Он обошел виллу по тропинке, вившейся за оградой, и примостился на холмике за садом, в чаще деревьев, откуда мог обозревать часть сада. Сиреневые кусты, под которыми сидели Аннетта и Марсель, находились у подножия холма, служившего Бодуану наблюдательным пунктом. Молодые люди сидели спиной к нему на расстоянии тридцати метров.
«Кто эта женщина? – думал Бодуан, глядя на собеседницу Марселя. – У нее моложавый вид и прелестная фигура. Удивительная способность у месье Марселя отыскивать хорошеньких женщин! В этой глуши задолго до начала сезона на горизонте показывается первая женская юбка, и наш охотник сразу наталкивается на нее… Не прошло и недели, как я заметил первые признаки тревоги, а он тут стал уже своим человеком… Да, он времени не теряет!.. Но как знать? Быть может, ему помогли, подталкивали, направляли? Чего ради приехала сюда эта молодая иностранка и чего ради она сблизилась с молодым господином? О чем они беседуют? Не о делах же, конечно? Так, стало быть, о любви… Но любовь – это приманка. Рыба видит лишь ее. Она почувствует крючок, когда будет уже поздно…»
Наконец молодые люди поднялись. Аннетта повернулась лицом к Бодуану. Он с восторгом смотрел на нее, пораженный ее красотой. Но он должен был признать, что никогда не видел этого лица. Впрочем, он видел ту, в Ванве, в сумерках, и единственными ее приметами, оставшимися в его памяти, были своеобразный аромат ее духов и голос, все еще порой преследовавший его. Он подумал: «Если бы я мог услышать ее, я бы ее узнал…» Молодые люди шли медленно, и добровольный сыщик чуть не вскрикнул от радости, когда они завернули в крайнюю аллею, что шла вдоль ограды сада.
– А теперь, когда вы свободны, – произнес Марсель, – не желаете ли вы осуществить свою давнишнюю мечту?
Молодая женщина ответила вкрадчивым голосом:
– Ради чего? Теперь я стара… Мне двадцать семь лет… Жизнь моя кончена. Успехи на сцене меня теперь не прельщают… Петь в театре, выставлять себя под взгляды толпы… О нет, нет, я и не думаю об этом!..
– Но вы имели бы оглушительный успех!
– Кому он нужен?
Парочка прошла мимо Бодуана, и он вынужден был признать, что этот голос нисколько не похож на голос той, появление которой всегда влекло за собой смерть. Молодые люди вошли в дом, и вскоре Бодуан услышал звуки рояля и страстный голос молодой женщины, нарушавший лесную тишину. Преданный слуга сошел с холма и побрел по дороге в Ар. Проходя мимо телеграфа, он зашел туда и отправил телеграмму следующего содержания: «Господину Лафоре. Военное министерство, улица Св. Доминика, Париж. Приезжайте в Ар, близ Труа. Спросите меня на фабрике. Бодуан».
Сделав это, он вернулся домой. К семи часам явился Марсель, пообедал молча и тотчас же удалился в лабораторию, и Бодуан до глубокой ночи слышал, как он нервно расхаживал по кабинету.
В то же время мадам Виньола, сидя в своей маленькой гостиной с сигаретой, гадала на картах под руководством своей любимой горничной. Это была изящная худощавая брюнетка, уже около десяти лет не разлучавшаяся с Софией. Милона – так ее звали – родилась в Карпатах, в цыганском таборе. Мать ее умерла на краю оврага, оставив двенадцатилетнюю девочку на попечение цыганского барона, племянник которого, очарованный грацией сиротки, собирался овладеть ею.
Остановившись проездом в Триесте, София увидела однажды из окна сцену, разыгравшуюся между Милоной и ее воздыхателем: девочка упорно отказывалась следовать за ним, несмотря на вмешательство других цыган, поддерживавших товарища. Тогда цыганский барон, красивый старик с седыми кудрями, подошел к спорившим. София, облокотившись на подоконник, наслаждалась этим зрелищем, испытывая симпатию к гордой девочке, не желавшей подчиниться мужскому капризу. Она, по-видимому, понимала язык этих людей и улыбалась их образным выражениям.
