Агата Кристи - Смерть у бассейна
Глава 2
Генриетта Савернек скатала комочек глины и вмазала в надлежащее место. С привычной сноровкой лепила она из глины женскую головку. Она слышала краем уха журчание тоненького манерного голоска.
— И я думаю, мисс Савернек, что была очень даже права! Я-то ему говорю: «Думаете, будто я не вижу, какую вы линию гнете!» Потому что я прекрасно знаю, мисс Савернек, как должна поступать в таких случаях порядочная девушка — вы меня понимаете. «Я не привыкла, — говорю, — такое выслушивать и могу только сказать, что у вас очень грязное воображение!» Ссориться неприятно, но, по-моему, я правильно поступила. А, мисс Савернек?
— О, совершенно, — сказала Генриетта с тем жаром в голосе, который мог бы навести хорошо знавших ее на подозрение: так ли уж внимательно она слушает?
— «И раз уж ваша жена, — говорю, — вам такую взщь сказала, тогда мне тут нечем помочь». Не знаю, отчего так, мисс Савернек, только, кажется, куда я ни пойду — одни неприятности, а вина-то не моя, это уж точно. Я хочу сказать: мужчины сами такие влюбчивые, верно?
Модель издала кокетливый смешок.
— Ужасно, — сказала Генриетта, прищуриваясь. «Прекрасно, — подумала она. — Прекрасно, что сразу вниз от века гладко, а другая плоскость поднимается навстречу. Что угол челюсти неправилен… Вот здесь надо соскрести и вылепить снова. Да, тут непросто». Вслух же она произнесла теплым, располагающим голосом:
— Наверное, в этом ваше главное несчастье.
— Ревновать, я считаю, так непорядочно, мисс Савернек, и так по-мещански — вы меня понимаете. Это, можно сказать, просто зависть из-за того, что кто-то помоложе и попривлекательней.
Работая над челюстью, Генриетта рассеянно молвила: «Разумеется». Уж много лет, как она усвоила уловку запирать свои мысли в непроницаемый отсек. Она могла играть в бридж, поддерживать утонченную беседу, писать хорошим слогом письма, не отдаваясь этому больше, чем требовалось. Сейчас она вся была сосредоточена на образе Навзикаи[1], чья голова рождалась под ее пальцами, тонкий ручеек злословия, источаемый такими очаровательными детскими губками, терялся, не достигая глубин ее сознания. Без усилий направляла она беседу. Она привыкла к моделям, которым необходимо говорить. Профессионалов не так много, а дилетанты, страдая от вынужденной неподвижности, искупали его взрывами болтливых откровений. Лишь малая часть Генриетты слушала и откликалась, а настоящая Генриетта, где-то совсем далеко, отмечала: «Убогая, заурядная, злобная малявка — и такие глаза… Дивные, дивные…» Поглощенная глазами, она не мешала девице болтать. Вот когда примется за рот, велит ей замолчать. Смешно, как подумаешь, что этот поток желчи зарождается за такими безукоризненными изгибами. «Ах, черт! — с внезапной злостью мелькнуло у Генриетты, — испортила надбровную дугу! Что за дьявольщина такая? Я слишком подчеркнула кость — торчит, нет округленности…» Она отступила, переводя прищуренный взгляд от глины к плоти и крови на помосте и обратно. Дорис Сандерс продолжала:
— «Так, — говорю я, — вот уж не понимаю, почему это ваш муж не имел права мне сделать подарка, коли ему хотелось? И уж не думала, — говорю, — что вы можете подобной клеветой заниматься». Это был страшно чудный браслет, мисс Савернек, прямо закачаешься, и, конечно, бедному парню такое, я бы сказала, не по карману. Но я подумала, что это так мило с его стороны, и отдавать его, ясное дело, не собираюсь, нет.
— Нет, нет, — пробормотала Генриетта.
— Это не значит, что менаду нами что-то было — что-нибудь неприличное. Понимаете? Не было этого самого.
— Да, — сказала Генриетта. — Я уверена, что и быть не могло.
Ее неудовлетворенность прошла. Следующие полчаса она работала в каком-то неистовстве. Нетерпеливая рука еэ испачкала лоб и волосы глиной. В глазах горел яростный огонь. Вот уж близко… Она настигает…
Теперь она на несколько часов избавлена от страданий, что одолевали ее последние десять дней. Навзикая — она уже сама была ею, она вставала с Навзикаей, завтракала с Навзикаей и выходила с Навзикаей. Во взвинченном состоянии бродила она по улицам, не в силах сосредоточиться на чем-либо, кроме прекрасного слепого лица, витавшего где-то за пределами ее внутреннего взора и не дававшего себя разглядеть. Она встречалась с натурщицами, колеблясь: выбирать ли греческий тип или отойти от канонов, и ощущала полную неудовлетворенность. Ей нужно было что-то — какой-то начальный толчок, нечто способное оживить ее уже частично осознанное видение. Бывало, отшагав огромное расстояние, она радовалась, что возвращается изможденной. И двигала ею, опустошала ее неотступная всепожирающая потребность уловить… Она шла и ничего не замечала вокруг. Все время напрягалась, чтобы огромным усилием воли заставить это лицо приблизиться… Было худо, тошно, убого… И вот однажды в автобусе ее рассеянный взгляд выхватил из серой толпы — да, Навзикаю! Детское лицо, полуоткрытые губы и чарующие безучастные глаза, глаза изваяния. Девушка позвонила водителю и вышла. Генриетта — следом. Она сразу стала спокойна и деловита. Мука бесплодных поисков миновала, — она нашла то, что хотела.
— Прошу прощения, мне нужно с вами поговорить. Я занимаюсь скульптурой, а ваша голова — это именно то, что я ищу.
Она была такой дружелюбной, обаятельной и неотразимой, какой умела становиться, добиваясь своего. Дорис Сандерс была испугана, нерешительна и полна сомнений.
— Ну что ж, я не знаю, я, конечно… Если уж у меня такая голова. Только я никогда не занималась такими вещами.
Красноречивые запинки, деликатное осведомление о материальной стороне.
И вот она здесь, Навзикая — сидящая на помосте, ликующая при мысли, что красотой ее будет любоваться весь Лондон. На столе подле натурщицы лежали ее очки, которые она носила очень редко. Несмотря на сильную близорукость, Дорис предпочитала передвигаться почти вслепую, лишь бы не нанести ущерба своей внешности.
— Так ужасно, что без очков я очень плохо вижу. Я их терпеть не могу!
Генриетта понимающе кивнула. Ей стали ясны физические причины очарования и пустоты этого взгляда.
Время истекало. Генриетта отложила инструмент и стала растирать натруженные руки.
— Все в порядке, — сказала она. — Я закончила. Надеюсь, вы не очень устали?
— О нет, благодарю, мисс Савернек. Это было очень интересно. А вы что, уже закончили? Так быстро?
Генриетта засмеялась.
— Нет, это еще не настоящий конец. Я еще должна буду изрядно поработать. Но ваше участие на этом закончено. Мне нужны были эскизы — и я их вылепила.
