Расследует Максимилиан Хеллер - Ковен Анри

– Нет, я не такой уж и хороший, – угрюмо прошептал Хеллер, – я просто… Человеческое общество, среди которого я вынужден жить, нанесло этому несчастному человеку колоссальный ущерб. Я считаю себя ответственным перед ним. Степень… мера этой коллективной вины… я должен постараться исправить это в соответствии с моими средствами. Мой поступок, по правде говоря, очень прост, и я удивлен, что он вызывает у вас такой всплеск восхищения! Кроме того, у меня больше денег, гораздо больше, чем мне нужно для жизни. Мне кажется, в этом нет моей заслуги, ведь я просто хочу избавиться от того, что для меня лишнее.

Слушая это заявление, сделанное так пренебрежительно, я не мог не улыбнуться. Хорошо известно, что врачи, наблюдатели по профессии, со временем приобретают остроту зрения, которая позволяет им исследовать душевные болезни также глубоко, как и телесные. Мне показалось, что в тот момент Максимилиану не хватало искренности, которая всегда была отличительной чертой и почетным знаком Альцестов^[27].

Очевидно, его природа противилась говорить то, что было у него на душе. Еще месяц назад он не мог заставить себя выражать чувства, идущие от сердца. Тогда его слова были горькими, холодными и острыми. В то время чувствовалось, что его душа возмущена до глубины души, что он презирает человечество за его пороки и ошибки, окутывая всех своих соплеменников сильной ненавистью, гноящейся в его сердце.

Теперь его тон был вынужденным и декламационным. Слушая его, я вспомнил о плохом актере из провинции, который, играя Альцеста в «Мизантропе», надувал щеки и бил кулаками и ногами по мебели на сцене. Напрасно Максимилиан Хеллер пытался скрыть перемену в своем внутреннем «Я», напрасно притворялся, будто сохранил во всей своей строгости угрюмый характер скептика, который он представлял мне с момента нашей первой встречи. Он не мог обмануть меня.

Неизвестные мне страдания и несчастья или, возможно, большая несправедливость, которую он перенес, до сих пор сеяли в его душе яд ненависти и отчаяния. Но, слава Богу, яд только что нашел свое противоядие. Как он мог усомниться в человеческой щедрости перед лицом славной работы, которую он только что проделал? Как, глядя на успех, которым Бог увенчал его благородные усилия, он мог не признать силу и красоту провидения?

Существует закон психологии, которому подчиняются все люди. Он побуждает нас судить о Вселенной в соответствии с ограниченным миром, в котором мы живем, и заставляет нас размышлять о наших собратьях через призму наших собственных добродетелей и наших собственных ошибок.

Наш взгляд постоянно фиксируется на этом тайном зеркале, заключенном в нашей душе, рассматривая свое отражение, мы получаем представление об образе других.

Поэтому для меня было очевидно, что, видя себя таким великим, благородным и прекрасным в зеркале своей собственной души, Максимилиан был вынужден примириться со своими собратьями и с Богом. Поднявшись в собственных глазах, он по той же причине поднял и все человечество.

Мы оба хранили молчание.

Максимилиан встал, сделав несколько шагов ко мне.

– Мой дорогой доктор, вероятно, это последний раз, когда я буду иметь удовольствие видеть вас. С моей стороны было бы неучтиво, если бы я не поблагодарил вас за заботу, которую вы проявили ко мне, и за услуги, которые вы мне оказали за последний месяц.

– Что это значит? – удивился я. – Вы уезжаете из Парижа?

– Нет, – ответил он с грустной улыбкой, – напротив, я собираюсь еще глубже погрузиться в него…

Несомненно, Максимилиан понял, что я ждал объяснения этих загадочных слов.

– Мое формальное намерение, – не выступать на следующих ассизах^[28]. Я не хочу быть знаменитым героем. С завтрашнего дня я покидаю этот дом, эту комнату, и я хочу, чтобы мои друзья никогда не узнали мое новое местонахождение.

– Но ведь ваши показания необходимы и даже незаменимы для судей.

– Совсем нет. Вы знаете, что убийца во всем сознался.

– Но вы не сможете предотвратить оглашение вашего имени, ведь вы были причастны к раскрытию преступлений и сыграли в этом немаловажную роль.

– Как вы думаете, я сказал месье Донно свое настоящее имя? Только один человек в мире знает всю правду, это вы. Я позвал вас сюда, чтобы попросить дать мне честное слово, что никогда, пока я жив, вы не выдадите мою тайну.

– Я обещаю вам, – сказал я, пожимая ему руку. Но когда суд закончится и виновный будет наказан, когда все это начнет забываться, разве вы не позволите друзьям найти вас? Итак, вы хотите проститься со мной навсегда?

Я был очень взволнован, когда говорил эти слова. Думаю, Максимилиан заметил это и сам был тронут моим интересом к нему. Он схватил мою руку и сказал слишком резким тоном, едва скрывая свои чувства:

– Если случится так, что мы когда-нибудь встретимся, я буду рад видеть вас снова.

* * *

Франсуа Бошар, известный как Буле-Руж, был казнен 25 марта 1846 года у ворот Сент-Жак в присутствии огромной толпы.

Спустя несколько месяцев после этого последнего и мрачного эпизода драмы, о которой идет речь, в первой половине июля я проезжал по набережной, расположенной перед отелем «Монни», как вдруг мне показалось, что я увидел знакомую фигуру около лавки продавца антикварных книг. Мужчина стоял под открытым небом. Он был высокий, худой, стройный, в длинном до пят и слегка потертом сюртуке, с поднятым до глаз воротником.

Так называемая шляпа-боливар^[29] закрывала его верхнюю часть лица широкими полями. Несмотря на то, что он старался скрыть свое лицо, я без труда узнал в нем своего старого друга, месье Максимилиана Хеллера.

Я благодарил провидение, которое дало мне еще один шанс встретиться с ним. В течение нескольких недель я скрупулезно искал его и путешествовал по некоторым районам Парижа, в надежде найти старого знакомого.

Позднее вы поймете, какие причины побудили меня как можно быстрее восстановить связь с философом.

В длинных пальцах он держал пыльную книгу и, казалось, внимательно ее рассматривал. Меня Хеллер не видел, и, чтобы заставить его поднять голову, мне пришлось хлопнуть его по плечу. Мое появление не вызвало у Максимилиана ни удивления, ни замешательства.

Он положил книгу на полку и пожал мою руку.

– По правде говоря, доктор, – сказал он мне, – я рад видеть, что вы узнаете своих старых друзей.

– А мне, – в ответ произнес я, улыбаясь, – кажется, что вы стали забывать меня.

– Простите, – быстро сказал он, – я был поглощен своими исследованиями.

– Без сомнения, философскими исследованиями?

– Нет, нет, – ответил Максимилиан, как будто хотел вычеркнуть из своей памяти злосчастные воспоминания, – я оставил философию. Теперь я занят историей!

– Действительно?

– Да, я проделал большую работу, исследуя исторические памятники Франции.

– Наверное, вам приходится много путешествовать?

– Вы знаете, как мало мне нужно. У меня нет души путешественника. Единственная экскурсия, которую я когда-либо совершал с удовольствием, это та, для которой Ксавье де Местр^[30] проложил такой очаровательный маршрут.

– Тем не менее, мне кажется, что если вы ограничиваетесь путешествием только по стенам своей комнаты, вам не следует часто сталкиваться на пути с точками зрения, которые могут вдохновить вас в той работе, которой вы занимаетесь.

– Я консультируюсь с теми, кто был достаточно любезен, чтобы путешествовать самому и облегчить мои исследования. Я изучаю их книги.

– Вы ошибаетесь, мой дорогой друг, – сказал я своим строгим тоном врача, – вы ошибаетесь, зарывшись в унылом убежище. Я могу вам сказать, что воздух Парижа вам не поможет. Вам следует поехать и провести несколько месяцев в деревне, у моря, на севере или на юге, это не имеет значения... Нет лучшего отдыха, чем путешествие, и вам нужно отвлечься. Я не забыл, насколько полезной была ваша экспедиция в Бретань несколько месяцев назад для вашего морального и физического благополучия, какой бы опасной она ни была.