Патрик Модиано - Вилла Грусть
— Куда вы? Вы из «Интертуринга»?
Мейнт не отвечает.
— Вы должны остаться. Сам президент устраивает банкет. Эй, останьтесь!
Мейнт ускоряет шаг. Но его продолжают упрашивать:
— Эй, останьтесь…
Мейнт почти бежит. Ему кричат вдогонку:
— Президент заметит, что одного парня из «Интертуринга» нет! Вернитесь! Вернитесь!..
Голос кричащего гулко отдается на пустынной улице.
Теперь Мейнт стоит у фонтана перед казино. Зимой нет подсветки и напор воды гораздо слабее, чем в «сезон». С минуту он смотрит на фонтан, затем переходит на левую сторону проспекта д'Альбиньи. Идет медленно, слегка покачиваясь. Как будто бродит без всякой цели. Время от времени он легонько похлопывает по коре платана. Вот он миновал префектуру. Сейчас, конечно, свернет налево, если память мне не изменяет, на улицу Мак-Кроски. Двенадцать лет тому назад этих новых домов здесь не было. Тут был запущенный парк, а в нем большой заброшенный дом в англо-нормандском стиле. Мейнт подошел к перекрестку улицы Пеллио. Мы с Ивонной часто сидели там на скамейке. Сворачивает направо, на улицу Пьера Форсана. По этой дороге я мог бы пройти с закрытыми глазами. Квартал почти не изменился. Из каких-то непонятных соображений его не стали перестраивать. Прежние виллы, садики с живой изгородью. Улица по-прежнему обсажена деревьями. Только сейчас они стоят голые. Зимой все выглядит таким жалким!
Наконец мы вышли на улицу Марлио. Вилла стоит на углу, с левой стороны. Я вижу ее отсюда. И вижу, как ты замедляешь шаг и толкаешь плечом деревянную дверь. Ты вошел, сел на диван в гостиной, не включив света. Фонарь с улицы бледно освещает комнату.
«8 декабря… Врач из А., г-н Рене Мейнт, тридцати семи лет, покончил с собой в ночь с пятницы на субботу в своем доме. Несчастный отравил себя газом».
Я прочел эти строки в вечерней газете, когда шел без всякой цели по Парижу, под аркадами улицы Кастильоне. «Дофине», местная ежедневная газета, сообщала больше подробностей. Мейнту воздали почести, объявив на первой странице, что на шестой, в рубрике «Местные происшествия», опубликовано сообщение под заголовком «Самоубийство врача».
«8 декабря доктор Рене Мейнт покончил с собой ночью на собственной вилле, ул. Жана Шарко, 5. Мадемуазель Б., его прислуга, придя, как всегда, утром, почувствовала запах газа. Но было уже поздно. Доктор Мейнт оставил предсмертную записку.
Накануне вечером его видели на вокзале, когда туда прибыл парижский экспресс. Один из свидетелей показал, что он также ненадолго заходил в кафе «Синтра», ул. Сомейе, 23.
Доктор Рене Мейнт, прежде имевший медицинскую практику в Женеве, пять лет назад возвратился к нам в А., в свои родные места. Он занимался остеопатией. Быть может, его отчаянный поступок объясняется некоторыми затруднениями профессионального свойства.
Он умер в тридцать семь лет. Он был сыном доктора Анри Мейнта, одного из героев и мучеников Сопротивления, имя которого носит улица нашего города».
Я пошел куда глаза глядят и случайно оказался на площади Карузель. Пересек ее и остановился в маленьком скверике во внутреннем дворике Лувра. Зимнее солнце слегка пригревало, дети играли около памятника генерала Лафайета. Мейнт унес в могилу многие тайны. Я так и не узнаю, кто такой Анри Кюстикер. Я повторял вслух: «Кюс-ти-кер, Кюс-ти-кер» — имя, никому, кроме меня, не известное. Кроме меня и Ивонны. Но где она теперь? Мы особенно остро ощущаем чье-то отсутствие, произнося слова, значение которых без этого человека некому понять и оценить.
Кюстикер… Тогда я делал тысячи самых невероятных предположений, но подозреваю, что действительность была не менее невероятной. И страшной. Мейнт иногда приглашал нас к себе на чай. Однажды вечером мы сидели у него в гостиной и слушали его любимую мелодию «Cafe «Mozart Waltz» [8], которую он заводил снова и снова. Вдруг звонок в дверь. Он едва справился с судорогой. Я увидел — Ивонна видела тоже, — как на пороге возникло два человека. Они вели третьего, с залитым кровью лицом. Быстро пройдя через прихожую, они скрылись в комнате Мейнта. Я услышал фразу одного из них:
— Вколи ему камфару, а то эта сволочь подохнет у нас на руках.
Вот так. Ивонна это тоже слышала. Рене вышел к нам и попросил немедленно уйти. Сухо сказал: «Я потом все объясню».
Он так ничего и не объяснил, но достаточно было мельком взглянуть на этих людей, чтобы понять, что они имели какое-то отношение к полицейским делам. Сопоставление некоторых фактов с поручениями Кюстикера укрепили во мне эту уверенность. В то время шла война в Алжире, и Женева, где Мейнту назначались встречи, была перекрестком всех путей. Полиция. Контрразведка. Подпольные организации. Я никогда ни в чем таком не разбирался. Чем именно занимался Мейнт? Несколько раз мне казалось, что он мог бы довериться мне, если бы не счел, что я слишком молод. А может быть, от откровенности его удерживала накопившаяся усталость, и он предпочитал сохранять все в тайне.
Тем не менее однажды вечером, когда я развлекался тем, что без конца его спрашивал: «Кто такой Анри Кюстикер?», а Ивонна дразнила его, повторяя ритуальную фразу: «Алло, вас беспокоит Анри Кюстикер», он был в каком-то особенном возбуждении и вдруг сказал глухо: «Если б вы знали, чем я занимаюсь по милости этих подлецов!» И прибавил отрывисто: «Я уже сыт по горло их Алжиром!..» Но через минуту он снова был беззаботен и весел и предложил: «А не съездить ли нам в «Святую Розу»?»
Прошло двенадцать лет, и я понял, что ничего не знаю о Рене Мейнте, и горько пожалел о том, что так мало им интересовался в то лето, когда мы с ним виделись каждый день. С тех пор его лицо — и лицо Ивонны — видятся мне не так четко, я словно гляжу на них сквозь матовое стекло.
Здесь, в сквере, сидя на скамейке и положив рядом газету с извещением о его смерти, я снова увидел, хотя и, как всегда, смутно, несколько эпизодов того лета. Например, однажды в субботу вечером мы втроем ужинали в паршивеньком ресторанчике на берегу озера. Около полуночи какие-то хулиганы подошли к нашему столику, намереваясь нас побить. Мейнт с величайшим хладнокровием схватил бутылку, разбил ее о край стола и, наставив на них «розочку», проговорил:
— Каждый, кто подойдет, получит этим в морду.
Он произнес это с такой веселой яростью, что я вздрогнул. И не я один. Они обратились в бегство. Когда мы возвращались, Рене прошептал:
— Подумать только, они испугались королевы Астрид…
Он испытывал особенное почтение к этой королеве и всегда носил с собой ее фотографию. Он дошел до того, что внушил себе, будто в предыдущей жизни он сам был юной, красивой и несчастной королевой Астрид. Вместе с фотографией Астрид он носил снимок, на котором нас троих запечатлели в день вручения кубка. У меня сохранился и еще один. На нем мы с Ивонной стоим под ручку на проспекте д'Альбиньи. Пес с очень важным видом сидит рядом. Можно подумать, что мы жених и невеста. К тому же у меня сохранилась давняя фотография — ее мне подарила Ивонна. Тогда барон еще был жив. На ней они с Мейнтом сидят на залитой солнцем террасе «Басконского бара» в Сен-Жан-де-Люце.
