Патрик Модиано - Вилла Грусть
— Давай уедем в Америку? — выкрикнул я, испугавшись, что либо совсем это не выговорю, либо выговорю, но невнятно.
Она опустилась со мной на ступеньки и взяла меня за руку.
— Ты плохо себя чувствуешь? — спросила она.
— Да нет. Это так просто… Очень просто, очень просто… Мы едем в Америку.
Она придирчиво оглядела свои туфельки на каблуках, чмокнула меня в щеку и попросила, чтобы я потом ей все объяснил. А сейчас уже девять, и Мейнт, наверное, ждет нас у поворота на Верье-дю-Лак.
На Марне бывают такие ресторанчики прямо на понтонах с решетчатыми ограждениями, вдоль которых расставлены кадки с деревцами и цветочные горшки. Здесь всегда ужинают при свечах. Рене сидел за столиком у самой воды.
Он был в легком бежевом костюме. Он помахал нам рукой. С ним рядом сидел молодой человек, Мейнт нам представил его, но я позабыл его имя. Мы сели напротив них.
— Как здесь славно! — заметил я, просто чтобы что-нибудь сказать.
— Да, неплохо, — кивнул Рене, — это всеобщее излюбленное место встреч.
— С каких пор? — спросила Ивонна.
— С давних пор, моя дорогая.
Она взглянула на меня и снова рассмеялась:
— Ты знаешь, что мне предлагает Виктор? — спросила она. — Он предлагает уехать с ним в Америку.
— В Америку? — Мейнт явно был в замешательстве. — Чушь какая-то.
— Да, — подтвердил я, — в Америку.
Он недоверчиво усмехнулся. Эти слова для него ничего не значили.
Он обернулся к своему другу:
— Ну как, ты отдохнул?
Тот кивнул.
— Теперь обязательно поешь.
Он разговаривал с ним, как с ребенком, хотя этот мальчик со светлыми короткими волосами, лицом ангельской красоты и атлетическим сложением был явно старше меня.
Рене объяснил, что его друг сегодня участвовал в конкурсе «Самый красивый атлет Франции», проходившем в здании казино, и получил всего лишь третье место среди юниоров. Тот провел рукой по волосам и сказал, обращаясь ко мне:
— Да ладно, мне просто не повезло.
Я в первый раз услышал его голос и заметил, что глаза у него сиреневато-голубые. До сих пор помню его лицо с выражением детской обиды. Мейнт положил ему на тарелку сырых овощей. А он доверчиво жаловался нам с Ивонной:
— Какие гады эти судьи… я должен был получить самый высокий балл за показательное выступление.
— Помолчи и ешь, — ласково сказал Мейнт.
От нас было видно, как в городе зажигаются огни, а если приглядеться, то на том берегу можно было различить мерцающие огоньки-окна «Святой Розы». В ту ночь фасады казино и «Спортинга» были ярко освещены. В озере отражались красные и зеленые огни. Что-то оглушительно выкрикивал громкоговоритель, но слов отсюда все равно нельзя было разобрать. Кажется, там устраивали представление «Звук и свет». Я читал в местной газете, что специально приехавший актер «Комеди Франсез», должно быть, Марша, прочтет по этому случаю «Озеро» Альфонса Ламартина. Наверное, это его голос в громкоговорителе иногда долетал до нас.
— Надо было остаться в городе и посмотреть, — сказал Мейнт. — Обожаю такие представления. А ты? — обратился он к своему другу.
— Не знаю, — ответил тот, вконец расстроенный.
— Так давайте сейчас отправимся туда, — предложила Ивонна с улыбкой.
— Нет, — сказал Мейнт. — Сегодня ночью я должен быть в Женеве.
Зачем? С кем ему назначал встречи в «Бельвю» и в павильоне «Ароза» через меня Анри Кюстикер? «Когда-нибудь, — думал я, — он не вернется оттуда». Женева на вид такая стерильная, а внутри гнилая. Лживый город. Проходной двор.
— Я пробуду там три-четыре дня. Когда вернусь, позвоню вам.
— Но мы же прямо сейчас уезжаем в Америку! — заявила Ивонна.
И засмеялась. Я не мог понять, почему мой план ей кажется смешным. Меня захлестнула глухая ярость.
— Мне осточертела эта Франция, — сказал я тоном, не терпящим возражений.
— Мне тоже, — отозвался приятель Мейнта с резкостью, никак не вязавшейся с его прежней застенчивостью и грустью.
После его заявления обстановка стала более непринужденной.
Мейнт заказал вина. На понтоне остались одни мы. Издалека до нас доносились обрывки мелодий из громкоговорителя.
— Ага, — сказал Мейнт, — вот и городской духовой оркестр. Он будет играть в продолжение всего спектакля. — Он обернулся к нам. — Что вы делаете сегодня вечером?
— Соберем чемоданы перед отъездом в Америку, — сухо ответил я.
Ивонна опять с беспокойством взглянула на меня.
— Далась ему эта Америка! — рассердился Мейнт. — Что же, вы меня одного здесь оставите?
— Да нет, — смутился я.
Мы все четверо чокнулись просто так, без всякого повода, по предложению Мейнта. Его приятель слабо улыбался, и в его глазах на миг блеснула радость.
Ивонна держала меня за руку. Официанты уже сдвигали столы. Вот и все, что я помню о нашем последнем ужине.
Она покорно выслушала меня, хотя и нахмурилась. Она лежала на диване в старом шелковом халате в красный горошек. Я рассказывал ей все последовательно: про пароход Трансатлантической компании, про двоюродную сестру Беллу Дарви, про Америку, к берегам которой мы отплывем через несколько дней. По мере того как я говорил, мне казалось, что земля обетованная становится все ближе и ближе, просто рукой подать. Не ее ли огни видны на том берегу озера?
Она несколько раз перебивала меня: «А что мы там будем делать?», «Как мы получим визы?», «На какие средства мы будем жить?» И я так увлекся, что не сразу понял, что язык у нее уже заплетается, глаза закрываются и вот-вот она уснет, хотя иногда встряхивается и испуганно таращится на меня. Как можно жить в маленькой затхлой Франции, среди красноносых любителей вин, велогонщиков и изнеженных гурманов, разбирающихся в сортах груш! Я задыхался от злости. Как можно жить в стране, где все нас травят! Решено. Оставаться здесь невозможно. Немедленно собираем чемоданы.
Она тем временем уснула. Ее голова свешивалась с кровати. Она выглядела совсем юной. Спала, слегка надув щеки, едва заметно улыбалась во сне. Даже когда я читал ей «Историю Англии» Моруа, она не засыпала так быстро.
Я смотрел на нее, сидя на подоконнике. За окном вспыхивал фейерверк.
Я принялся за сборы. Погасил свет, чтобы он ее не будил, оставив только ночник на тумбочке, и вывалил на пол все вещи из шкафов.
Пустые чемоданы я разложил на полу гостиной. У нее было шесть чемоданов всех размеров. Плюс мои пять. Итого одиннадцать, да еще сундук. Я быстро уложил мою одежду и журналы, но с ее вещами дело обстояло не так просто: сколько раз мне под руку попадалось еще какое-нибудь платье, шарф или флакон духов, когда я думал, что все уже собрал. Пес с дивана внимательно следил за моими действиями.
