Эрл Гарднер - Дело небрежной нимфы
– Вы видели вчера вечером вашу клиентку?
– Угу.
– У нее все в порядке?
– Все, за исключением самой клиентки.
– Как это понимать?
– Она была очень благодарна за все, что я для нее делаю.
– Она и должна быть вам благодарна.
– Когда я пришел, она была в постели, – сказал Мейсон, – накинула лишь халатик.
– А потом? – спросила Делла.
– Потом начала хвастаться своим загаром и показывать мне свои смуглые ноги, – улыбнулся Мейсон, – говоря, что для девушки, работающей в офисе, у нее необычайно красивый загар. Это звучало как увертка от моих прямых вопросов.
– Ну а что здесь такого? – возразила Делла. – Разве она не имеет права гордиться своим красивым загаром?
– Это еще не все. Когда я уходил, – продолжал Мейсон, – она подошла, чтобы открыть дверь, и ее «спокойной ночи» было чуть более нежным, чем я мог ожидать.
Делла Стрит рассмеялась:
– Вероятно, бедняжка думает, что этим она может оказать влияние на размер вашего гонорара.
– Вполне логичное умозаключение, исходя из всех этих обстоятельств.
– Вы имеете в виду – из фактов или из вопроса о гонораре?
– Сегодня ты с утра что-то слишком колюча в отношении меня. Тебе удалось поспать?
– После двух таблеток аспирина и двух часов ворочания с боку на бок.
– А Дрейк пока еще ничего не разузнал относительно Кармен Монтеррей?
– Он что-то узнал, но не официально, а через какие-то свои связи.
– Что именно?
– Про почтовый ящик номер 123 Дж: «Дж» оказался Джордж С. Олдер.
Мейсон помолчал, обдумывая слова Деллы, потом задумчиво кивнул:
– Конечно. Это был вполне естественный ход с его стороны. Он понял, что ему предстоит, едва увидел то письмо из бутылки. И решил, что необходимо найти Кармен Монтеррей. А через нее – возможность найти каким-нибудь образом способ дискредитировать некоторые из заявлений Минервы Дэнби. О’кей, Делла, веди сюда Дорлея Олдера, посмотрим, что понадобилось ему.
Дорлей Олдер вошел, а Делла Стрит придержала для него дверь. Он не стал тратить время на пустые разговоры.
– Мистер Мейсон, – заявил он, – это дьявольски скверное дело.
– Безусловно.
– Мой племянник был холостяком, – продолжал Олдер. – Я его ближайший кровный родственник, и теперь вся ответственность за его бизнес ложится на меня.
Мейсон, сохраняя непроницаемое выражение лица, утвердительно кивнул.
Дорлей Олдер уселся в большое кресло для клиентов.
– Что теперь будет с этим делом против Дороти Феннер, мистер Мейсон?
– Полагаю, оно будет прекращено. Истца уже нет в живых, и нет никого, кто бы показал под клятвой, каких именно драгоценностей не хватает и не хватает ли их вообще.
– А вам не приходит в голову, мистер Мейсон, что власти, может быть, попытаются впутать Дороти Феннер в убийство?
– Такая возможность существует, – кивнул Мейсон, изобразив беспечный вид. – Ведь мы имеем дело с выборным шерифом графства, так что случиться может всякое. Однако, если окружной прокурор попытается заподозрить Дороти Феннер, он рискует оказаться в смешном положении.
Дорлей Олдер вынул из кармана записную книжку в кожаном переплете.
– Я вам обещал в прошлый раз, что в моем лице вы обрели союзника, – сказал он. – Сейчас я вам это докажу. Револьвер, из которого был застрелен мой племянник, – его собственный.
– Черт возьми! – только и мог сказать адвокат.
– Да, это так: один из новейших «смит-и-вессонов», со стволом в два дюйма. Тридцать восьмой «специальный» калибр.
– Вы уверены?
– Вполне. Я не только проверил по накладной, где он купил это оружие, но и сделал заключение, что оружие, по-видимому, было при нем, когда он погиб. Шериф, как я понимаю, в данный момент старается скрыть этот факт от прессы.
– Значит, это могло быть и самоубийством?
– Не берусь утверждать это. Разумеется, существуют такие доказательства, как следы пороха на коже, которые должны приниматься во внимание следствием. Технический эксперт высказал предположение, что револьвер в момент выстрела находился слишком далеко от потенциальной раны и что на самоубийство это не похоже.
– Но из револьвера был сделан выстрел? – спросил Мейсон.
– Не только был разряжен один патрон, но и, как я понимаю, было доказано, что мой племянник держал револьвер в руке, когда стрелял. Он был левша, и анализ очень убедительно показал, что на левой руке у него остались пятна нитрата… и пять часов тому назад шериф взял Дороти Феннер под стражу.
Мейсон задумался.
– Я боялся, что случится что-то в этом роде, – сказал он. – А бутылку с письмом вы нашли?
– Я – нет, но власти очень тщательно обыскали письменный стол и кабинет, прежде чем допустить туда меня. Может быть, они и нашли ее, но решили пока ничего не говорить об этом.
– Послушайте-ка, если Джордж Олдер выстрелил из этого револьвера и пуля не вошла в его тело, так где же она тогда?
– Ее не нашли. Можно предположить, что она вылетела через одно-единственное место, где, правда, не оставила никакого следа: через застекленную дверь-окно. Медицинское свидетельство говорит, что Джордж упал на ходу. Он упал вперед, лицом вниз. Когда в него выстрелили, он сидел, очевидно, лицом к письменному столу, а спиной к стеклянным дверям.
– Во что он был одет?
– В свободные спортивные брюки и мягкий спортивный пиджак, в которых он обычно ходил дома. За несколько дней до случившегося несчастья он рисовал у себя на яхте, и на пиджаке осталось несколько пятен от масляной краски, а также очень маленький треугольный разрез на левом рукаве возле манжета. Если он ждал посетителя – а он, по-видимому, ждал, – то это, скорее всего, был не слишком важный гость, чтобы для него переодеваться. Это был кто-то, кого он принимал по-домашнему.
– Как члена семьи? – подсказал Мейсон.
Дорлей Олдер сухо улыбнулся:
– Я готов был употребить это же самое выражение, мистер Мейсон, пока не сообразил, что, за исключением Коррин, которая исчезла при таких обстоятельствах, что я не надеюсь увидеть ее живой, единственным членом семьи остаюсь… я.
– У вас есть алиби? – тоном беззаботной светской болтовни осведомился Мейсон.
– Вы хитрый адвокат, мистер Мейсон, – серьезно сказал Дорлей Олдер. – Мягко стелете, но жестко спать…
– Ну-с, так как же с алиби?
– Я холостяк, мистер Мейсон, и уже не служу. Мое любимое и главное занятие – чтение. Мне шестьдесят три года, и я надеялся продолжать получать проценты с моей части капитала, находящегося под опекой, и вести спокойный, размеренный образ жизни.
Два других наследника были намного моложе меня. Я, разумеется, предполагал, что уйду из жизни, когда суждено, и оставлю богатство двум юным существам – они должны были унаследовать его. Теперь я оказываюсь единственным наследником, ответственным за капиталовложения, и это мне совсем не нравится.
