Морис Левель - Ужас
Потом больше ничего… Как быть? Он был окружен со всех сторон… Под его окнами были расставлены шпионы. Бегство с этой стороны было немыслимо. Около камина была дверь в соседнюю комнату, но она была заделана двумя железными болтами: сломать их у него не хватит времени… Но что же делать? Ждать, пока отворится дверь на лестницу, и броситься тогда на нападающих?.. Да, только это и оставалось…
Он взял револьвер, отодвинул предохранительный затвор и, притаившись около окна, начал ждать… Голоса – был ли это сон, воображение или действительность – становились все яснее. Один из них говорил:
– При малейшей попытке… Поняли?
Все стихло. Даже стука колес на улице не слышно. Жизнь будто разом остановилась. Из соседней комнаты отчетливо доносилось тиканье будильника… Вдруг кто-то постучал в дверь… Кошу это показалось вполне естественным, хотя ему ни на минуту не пришла в голову мысль, что это, может быть, просто стучит лакей. Не входило ли в его бессознательную роль бояться преследования полиции? Она стояла за дверью… Ему не следовало отвечать: он притаил дыхание и приготовил револьвер. Вторично раздался стук: опять молчание. Вдруг дверь распахнулась. Он так был уверен, что дверь будут взламывать, что остался стоять, как громом пораженный, совершенно забыв, что накануне он не позаботился запереть ее. Он едва успел направить свой револьвер, как уж его схватили за плечи, закручивая ему руки. Неожиданность, боль были так сильны, что он выронил оружие и, не сопротивляясь, позволил надеть себе наручники. Тогда только он понял, что произошло, понял, что игра превратилась в действительность и что он арестован. Он продолжал стоять, так грубо пробужденный от своего сна, что самые необычайные события не удивляли его. Мало-помалу с настоящим пониманием вещей к нему вернулось и хладнокровие; он услышал насмешливый голос пристава, говоривший ему:
– Поздравляю вас, мосье Кош!
Этого голоса было достаточно, чтобы вернуть его к действительности.
И странно, он сразу почувствовал облегчение. То, чего он так боялся в течение четырех дней, совершилось: он был арестован!
Наконец-то он сможет отдохнуть и заснуть спокойным сном невинного человека, которому не мерещатся никакие видения крови и убийства. В первый раз после ночи 13-го числа он, наконец, ясно почувствовал, что приближается к своей цели и что начинается его блестящая карьера. Он облегченно вздохнул, напряженное выражение незаметно исчезло с его лица, и он улыбнулся с презрительной насмешкой.
Когда его обыскали с головы до ног и перевернули тюфяк, подушки, простыни, пристав произнес:
– Теперь в путь…
– Позвольте, – сказал Кош, и он обрадовался, снова услышав звук своего голоса, – не будет ли нескромностью с моей стороны спросить вас, что все это означает?
– Разве вы об этом не догадываетесь?
– Я хочу сказать, что ваши люди бросились на меня, повалили, связали… Могу прибавить, что они чересчур крепко стянули наручники… Но я совершенно не понимаю, для чего такое насилие… Думаю, что мне это объяснят… Как я ни ищу в своей памяти, я не могу припомнить, чтобы совершил что-либо предосудительное, и если бы даже я и был виновен в каком-нибудь пустяшном проступке, то вы бы не явились арестовать меня в сопровождении десяти полицейских, из которых один – прибавил он, указывая на Жавеля, – был так любезен, что не расставался со мной со вчерашнего вечера…
Он говорил теперь так спокойно и уверенно, что была минута, когда Жавель, пристав и все остальные подумали: «Это невозможно! Здесь какая-то ошибка…»
Но тотчас же им всем пришла на ум одна и та же мысль: «Если он невинен, то почему он встретил нас с револьвером?»
Приставу и Жавелю припомнилось еще одно важное обстоятельство, и они задали себе вопрос: «Как объяснить, что одна из его запонок была найдена около трупа?»
Этого было достаточно, чтобы последние сомнения их рассеялись. Кош со связанными руками сошел с лестницы в сопровождении двух полицейских.
Хозяин гостиницы, увидев их, проворчал:
– А теперь кто же заплатит мне за номер?
– Я очень огорчен этим, – сказал Кош, – но эти господа сочли своим долгом отобрать у меня мой кошелек. Пока советую вам обратиться к ним.
Его втолкнули в карету. Проходя через собравшуюся около дверей толпу, он внезапно почувствовал жгучий стыд. Когда карета тронулась, какой-то резкий голос крикнул:
– Смерть! Смерть убийце!
В толпе всегда найдется осведомленный человек. И на этот раз тайна была обнаружена. Тотчас же раздались новые крики, озлобленные, дикие, и грозный ропот:
– Смерть! Смерть!
В одну минуту карету окружили; мужчины, женщины, дети, цепляясь за колеса, за морды лошадей, вопили:
– Отдайте его нам! Мы убьем его! Смерть ему! Один из полицейских высунулся в дверцу кареты и крикнул кучеру:
– Чего ж ты не едешь? Трогай, чтоб тебя…
Прибежавшая полиция освободила наконец карету, которая двинулась, сопровождаемая криками толпы. Самые яростные пустились бежать за ней, крича задыхающимся голосом:
– Смерть ему! Казнить его!
Публика, стоявшая на пороге домов, при виде этой кареты, сопровождаемой агентами-велосипедистами, присоединялась на несколько минут к бежавшей толпе и тоже кричала:
– На смерть, на смерть его!..
Наконец, уже около улицы д'Алезия, на перекрестке двух трамваев, идущих в противоположные стороны, кучеру удалось опередить толпу и отделаться от крикунов.
Забившись в угол кареты, Кош с самого момента выезда не проронил ни слова. Он только произнес застенчивое «спасибо», когда один из полицейских опустил шторы, чтобы избавить его от любопытства толпы. Все эти крики и угрозы вызвали в нем сначала страх, а затем только отвращение. Итак, вот каково это население Парижа, самое развитое во всем мире! В этой стране, колыбели всех свобод, где впервые раздались слова разума и справедливости, какая слепая ненависть окружала человека, о котором ничего не знали, кроме того, что его везут в тюрьму; какие неистовые проклятия сыпались на его голову потому только, что один-единственный голос закричал: «Смерть ему!» Если бы теперь из всей страшной, затеянной им игры он не вынес ничего, кроме психологии парижской толпы, он бы не пожалел о пережитой тревоге и грядущих испытаниях. Теперь дело должно было принять нормальный ход: начиналась удивительная, парадоксальная игра мышки, играющей с кошкой.
Его легкая ирония, на минуту вернувшаяся к нему в момент ареста, исчезла бесследно. Правосудие представлялось ему теперь машиной несравненно более сложной, чем он это думал вначале. Рядом с полицией, рядом с судьями и присяжными стояла загадочная и грозная масса: народ.
