Морис Левель - Ужас
Он старался припомнить все лица, виденные им на улице, в ресторане, в гостинице. Ни одно не соответствовало понятию, составленному им себе о таинственном существе, которое в течение четырех дней следовало за ним, как тень. И тут опять неизвестность приводила его в ужас.
Эта мысль, которую он сначала считал неправдоподобной, стала казаться ему возможной, потом вероятной, наконец, верной…
– Значит, – думал он, – я прожил четыре дня в сопровождении человека, который ни на минуту не покидал меня, чей властный взгляд, может быть, направлял малейшие мои движения!.. Кто знает!.. Может быть, я был уже во власти этого существа еще до моего вступления в дом убитого?.. Не он ли внушил мне мысль о комедии, разыгрываемой мною?.. Что, если я все еще нахожусь в его власти; в таком случае, это он диктует мне мои поступки, мои слова…
Через стены тюрьмы он управляет моей волей, и я, человек живой, действующий и мыслящий, только жалкая тряпка под видом человека, имеющая только кажущуюся жизнь, кажущуюся волю?..
Так, значит, если этому существу вздумается завтра или через час заставить меня сознаться в преступлении, которое я никогда не совершал, изгладить из моей памяти все подробности этой ночи, я опять покорюсь?..
Его возбуждение росло с каждой минутой. Он принимался нервно писать, занося малейшие факты из своей жизни, и перечитывал их, чтобы убедиться в их логической связи, убедиться в том, что в его заметках можно найти отпечаток его собственной мысли.
Он всегда страшился всего таинственного, но никогда не мог отделаться от веры в него; он не решался отрицать влияние духов, их невидимое присутствие в мире живых людей, их вмешательство в человеческую жизнь.
Он никогда не был спиритом, но все же никогда не имел духа смеяться над вертящимися столами; каждый раз, когда ему приходилось слышать таинственный стук, он испытывал все то же странное волнение и вздрагивал под влиянием грозного сомнения.
Все это, вместо того чтобы внушить ему мысль о чистосердечном сознании своей уловки, приводило его в странное состояние слабости и покорности судьбе. Он говорил себе:
– Если я один причина того, что со мной случилось, то я смогу распутать клубок, запутанный моими же руками. Но если моими действиями управляли какие-то таинственные силы, если я был только орудием в их руках, тогда что бы я не предпринял, все не приведет ни к чему, потому что я не буду в состоянии ничего сделать, что бы мне ни было продиктовано сверхъестественными силами, которым я должен подчиняться.
Он начал жить в каком-то полусне, безучастный ко всему, терпеливо дожидаясь, чтобы события, следуя одно за другим, обратили в действительность его подозрения. Благодаря этому безразличию он стал чувствовать себя спокойнее, но когда на третий день его посадили в карету, чтобы везти на допрос, у него был такой вид, что сторожа подумали, что одиночество сломило его волю и через четверть часа он сознается во всем.
IX
Томление
Обыкновенно принято представлять себе судей худыми, с тонкими губами и зловещим огоньком в глазах. По мнению некоторых, взгляд их часто напоминает взгляд хищных птиц. Судья является первым и самым опасным врагом обвиняемого. Хотя закон и защищает подсудимого от каприза, предвзятого мнения и произвола судьи, все же в его руках находится его честь, свобода и жизнь. Циничный и лукавый, он обходит закон, никогда не нарушая его, судья не имеет права посадить обвиняемого в секретное отделение, допрашивать его в отсутствие адвоката, но он может устранить это затруднение, задержав вызов обвиняемого на допрос и задавая ему вопросы, кажущиеся очень простыми и не способными возбудить его подозрения? Но если обвиняемый угадает случайно расставленную ему ловушку и откажется отвечать в отсутствие своего адвоката, судья согласится на его требование, оставив за собой право допрашивать его впоследствии таким образом, чтобы и адвокат оказался бессильным помочь своему клиенту.
Онисиму Кошу эти порядки были хорошо известны, и он затеял всю эту историю исключительно с целью возможно точнее описать их.
Судья, с которым ему пришлось иметь дело, вопреки всем правилам, оказался маленьким, толстым человечком, с добрыми глазками, все время как бы смеющимися за круглыми очками. Он посадил журналиста перед собой и начал перебирать дело, искоса бросая на него проницательные взгляды. Этот осмотр исподтишка окончательно извел Коша, и он нервно забарабанил пальцами по шляпе.
Человек может скрыть свои мысли, лгать глазами, сохранить, несмотря ни на что, такое спокойствие, что ни один мускул не дрогнет на его лице, может даже справиться с бледностью или краской на лице, но руки его не могут, не умеют лгать.
Нашими руками мы владеть не умеем, наша воля бессильна над ними, наши руки – наши предатели, поэтому судья не спускал глаз с рук Коша. Когда он увидел, что они задрожали, он сказал себе, что приближается минута нанести первый удар; когда он увидел, что они конвульсивно сжались, он поднял голову и начал допрос с нескольких необходимых формальностей: имя, возраст, профессия и так далее, потом опять погрузился в рассматривание бумаг, между тем как Кош, все более и более раздражавшийся, нервно сжимал кулаки. Тогда судья, считая, что момент наступил, без дальнейших промедлений обратился к нему:
– Не можете ли вы объяснить мне, почему вы внезапно исчезли из вашего дома и каким образом случилось, что вас три дня тому назад нашли в плохенькой гостинице на авеню д'Орланс?
Это вступление было так неожиданно для Коша, что он ответил не совсем твердым голосом:
– Раньше, чем отвечать на этот вопрос, мне бы хотелось узнать, по какому поводу я нахожусь здесь?
– Вы находитесь здесь потому, что убили старика Форже, проживавшего на бульваре Ланн.
Кош вздохнул с облегчением. До этой минуты он все возвращался к своей первой мысли: «А что, если меня обвиняют в каком-нибудь другом преступлении?» Поэтому он отвечал с изумлением, слишком хорошо подготовленным, чтобы быть натуральным.
– Однако, это уж слишком!.. И через минуту прибавил:
– Если я хорошо понял ваши слова, я не только обвиняюсь в этом преступлении, но уже уличен в нем.
– С вами, право, приятно разговаривать. Вы понимаете с полуслова.
– Вы льстите мне, милостивый государь, но, при всем желании ответить вам любезностью на любезность, я не считаю возможным признать себя виновным в преступлении, которого не совершал.
– Я вернусь к моему первому вопросу; если вы на него ответите и докажете мне вашу невиновность, я вас немедленно освобожу.
«Ловко, – подумал Кош, – отлично подстроил, это будет недурное начало для моих будущих статей». И, взвешивая каждое слово, он проговорил:
