Морис Левель - Ужас
– О! Наверно, нет. Его чемодан здесь. И потом… он так странно уехал.
– Вы были при его отъезде?
– Нет. Когда я пришла сюда утром, то нашла неубранную постель, а его вечерний костюм брошенным на стуле. Я все вычистила, убрала. Меня это очень удивило, так как обыкновенно он никогда не выходит раньше одиннадцати часов. Вернувшись к себе завтракать, я, не знаю почему, все об этом думала, и знаете, что мне пришло в голову?.. Надо вам сказать, что один раз он точно так же рано уехал, чтоб драться на дуэли… Я подумала, что, может быть, и теперь…
– Неужели вы так думаете? Я бы об этом знал.
– Теперь и я того же мнения. Но в ту минуту меня навело на эту мысль то, что он как будто с кем-то поссорился. Ведь вы его друг и знаете, какой он аккуратный…
– Да-да, – поспешил подтвердить Жавель, – очень аккуратный.
– Между тем вся грудь его рубашки была запачкана кровью.
– Ну? – страшно заинтересовался полицейский.
– Его манжетка была совершенно смята, разорвана, и он потерял одну из своих запонок. Знаете, которые он так любил…
– Золотые, с бирюзой?
– Не знаю, как это называется.
– Такие маленькие голубые камушки, – пояснил Жавель, захлебываясь от радости.
– Да, да, они самые и есть. Так вот, петля была разорвана, а запонки не было. Вы бы так же, как и я, решили, что он поссорился, так как он был добрый малый, но…
Жавель поспешил перебить старуху. Все, что она могла теперь еще сказать, теряло свой интерес перед этими двумя важными сообщениями: кровь на рубашке и, в особенности, исчезновение запонки, по описанию, похожей на ту, которую нашли на месте преступления!
Но все это казалось ему таким невероятным, как будто нарочно для него подстроенным, что он захотел сам во всем убедиться. Поэтому он сказал, притворяясь удивленным:
– Вы уверены в этом?
– Как, уверена ли? Если вы знали его запонки, посмотрите сами. Я нарочно оставила рубашку, на тот случай, если он сам ничего не заметил и подумал бы, что это я ее испортила. Я вам покажу ее.
Она прошла в спальню и почти сейчас же воскликнула:
– Вот так так! Этого еще недоставало! Он приходил вчера и переменил белье! Все ящики перерыты. Взгляните в корзину: вот его фланелевая рубашка, вчера еще ее тут не было.
– Черт возьми! – подумал Жавель, – не исчезли бы после его прихода запачканная рубашка и запонка! Конечно, старуха всегда признает ту, которая у нас в руках, но это будет не так ясно и, в особенности, не так эффектно…
Он последовал за нею в комнату, удивленно повторяя:
– Что вы говорите? Он вчера переменил белье здесь?..
– Да, я знаю, что я говорю. Вот его фланелевая рубашка, которую он надевает только по утрам; вчера в корзине была только его фрачная рубашка с пятном крови… там… И с разорванной манжеткой вот тут… А что касается второй запонки, так вон она там, на камине. Видите сами, что я не вру.
Если бы полицейскому дали в руки самый великолепный из драгоценных камней, он не рассматривал бы его с такой любовью и радостью, как эту дешевенькую вещицу. Он осматривал ее со всех сторон, гладил ее дрожащими пальцами, и глаза его разгорались все больше и больше, и он все больше убеждался в том, что запонка эта совершенно схожа с той, которую нашли в комнате убитого.
Итак, менее чем в сутки ему удалось на основании клочка бумаги с несколькими бессвязными буквами открыть тайну, казавшуюся всем непроницаемой! Пока все улики против Коша сводились к этому обрывку конверта, он не решался формулировать своего подозрения. Но теперь никаких сомнений быть не могло. Все было совершенно ясно. Пятно на рубашке? Брызнувшая кровь! Разорванная манжетка, сломанная запонка?.. Не показывало ли все это, что старик отчаянно защищался, что была борьба, рукопашная схватка?..
Одно только оставалось странным, непонятным – это поведение Коша после открытия преступления, его спокойствие, несколько даже насмешливое, его желание увидеть, вместе с приставом, тело жертвы – его жертвы! Наконец, чем объяснить, что человек спокойный, счастливый, уважаемый разом превратился в вора и убийцу… Разве только в припадке сумасшествия… Но это уже его не касалось. Он не побоялся начать расследование на основании улики, которую все остальные считали ничего не значащей, и это привело его с необычайной быстротой к желанной цели. Больше он ничего не хотел. Через час дело будет окончено, Кош будет арестован, заключен в тюрьму, если только не выпустил убийцу его товарищ. Мысль о такой возможности привела его в ужас, и, чтобы успокоить себя, он повторил:
– Это невозможно. Он не мог сделать этого!
Ему слишком хотелось получить поскорее известие о том, кого он считал уже своим пленником, потому было недосуг продолжать болтать со старухой. Он посмотрел на часы и сказал:
– Дольше ждать не могу. Я ухожу, но я вернусь… Произнося эти слова, он невольно улыбнулся, находя особую прелесть в выражении «я вернусь», таком простом, и вместе с тем полном грозного значения. В прихожей он встретился с женой швейцара, но не остановился. Когда он очутился на улице, было ровно половина девятого. Какой-то человек ходил взад и вперед перед домом. Завидев Жавеля, он направился к нему и спросил сквозь зубы:
– Жавель?
– Да, – ответил полицейский и прибавил: – Где он теперь?
– В гостинице на углу авеню д'Орланс и бульвара Брюн… Вместе с охраной.
– Отлично. Отправляйтесь сейчас же туда и постарайтесь задержать его еще с час. В случае надобности, свяжите его. Я беру ответственность на себя. Не бойтесь ничего, все идет прекрасно.
Человек удалился. Жавель сел на извозчика и поехал в участок, успокоенный, торжествующий, потирая руки от удовольствия. Надежда на вознаграждение или повышение по службе не тешила его ум. Он был полон единственно наслаждением успеха, наслаждением неиспытанным, бескорыстным, и чувством такой гордости, что он не променял бы свой секрет на целое состояние.
Приехав в участок, он встретил на лестнице своего сослуживца, который сказал ему:
– Поднимайся скорей! Начальник ждет тебя. Кажется, он тебе что-то расскажет.
Жавель пожал плечами и отвечал, не торопясь:
– Ладно… Ладно…
Он ожидал выговора за то, что ушел, не предупредив и не спросив инструкций. Дело приняло такой оборот, что ему не было времени да и в голову не пришло подумать об этом. Он даже ничего не имел против холодного приема: в такой ситуации его известия произведут еще больший эффект. Поэтому, придя в кабинет начальника, он дал ему излить весь свой гнев, не делая ни малейшего возражения.
Пристав был тем более раздражен, что по делу об убийстве был уже назначен следователь, и ему приходилось передавать ему расследование, до смешного бедное содержанием. Он использовал случай сорвать свой гнев на ком-нибудь.
