Ефим Друц - Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.
Гадалка отговорила, Анжей с бароном поулыбались. Барону стало полегче.
— К чему же ты, старая, клонишь? — спросил он.
— Сам думай, тебе нужно думать — не мне… Не напрягай цыган без нужды, и так хватает сумятицы.
— Что ж мне, блатным поклониться?
— Он для тебя не блатной. Твоя кровь. С ним по-другому надо.
— Не торопись, морэ, — поддержал Анжей. — Позволь, сведу тебя с человеком, поговори с ним. Он — наром, но о цыганах давно пишет книги и многое знает о нас: Россию объехал, бывал за границей, у тамошних ромалэ, дружит с русскими рома, с кэлдэрашами, с рычарами, с сэрво. Историю нашу пишет.
— Ученый, что ли?
— Писатель, — ответил Анжей. — Старинные цыганские гилы собирает, песни сам сочиняет. Женат был на городской цыганухе.
— Лады, — подумав, сказал барон. — На городской, говоришь, был женат? Ну, сведи.
Артур приехал как по тревоге.
Увидел барона, сидевшего за столом, а на столе бутылка и водка в стакане. Тикали часы на старом комоде.
— Лачо бэвэль! — сказал Артур.
Барон поднял голову и молча посмотрел.
— Добра и света вам, ромалэ, — сказал Артур.
— Проходи, морэ, присядь, — пригласил Анжей.
Артур подошел к столу.
— Ты, говорят, цыганами интересуешься? — вяло спросил барон. — С какой стати?
— Как объяснишь? Было давно: повстречал цыгануху, пошел за ней.
— Слышал я, — остановил барон. — Мне говорили.
— А как ее не стало, пишу о цыганах, вроде бы в память о ней.
— Понимаю, — сказал барон. — Значит, пишешь о нас… А что знаешь?
— Разное знаю. Слышал и о тебе. Попали мне в руки как-то — одна старуха дала — записки одной цыганки о таборе, где ты был вожаком. О вашей жизни.
— То была моя цыгануха! — воскликнул барон, подняв голову.
— Я написал об этой истории, — сказал Артур.
— Неси, прочитаю, — потребовал барон. — Зачем тебе наше прошлое?
— В нем много и моего, — возразил Артур. — Люди похожи.
— Извини, дорогой, я устал… — Барон тяжело поднялся и вышел.
— Давай, морэ, выпьем, помянем всех, кого нет, — сказал Анжей.
Выпили в тишине. Не допили, а, как полагается у цыган, выплеснули остатки на пол. Артур распрощался с Анжеем, вышел на улицу.
Моросил дождь. Прохожие, укрываясь зонтами, спешили под крыши. Близились холода. Артура томило предчувствие важных событий. Но ничего пока не происходило. Вспомнилось страшное: Раджо-цыган с ножом, Вика-Викунья, осевшая на асфальт, и белая «Волга», унесшаяся на Волхонку.
Глава 9
Артур
Раджо покинул инстинкт, предвещавший опасность. Он заблудился в каменных джунглях города. Он уже не понимал людей, он их в упор не видел. Он бродил по Москве, как слепой, с пистолетом ТТ и ножом, едва отмытым от крови.
В таком состоянии он был непредсказуем и, как говорят в детективных романах, очень опасен.
Поздним вечером в Кадашах он нос к носу столкнулся с Артуром. Остановился как вкопанный. Сразу узнал… Ощутил в руке нож, но опомнился и на шаг отступил. В глазах того, кто был тогда с Викой, он не увидел испуга.
Артур спросил тихо:
— Что она тебе сделала? Почему отнял жизнь?
Раджо ответил вопросом:
— Знал, что она моя? А ты кто?
— Не знал. Я ей — первый встречный. Выходит, ты покарал ее за измену…
Раджо расслабился.
— «Изменила», «покарал», — передразнил он. — Не лезь, чужак, на буфет, поломаешь закуски. Баба закон нарушила, понял?
— Не понял, — сказал Артур строго. — Она не по твоим законам жила. Не цыганка она.
— Бабе любого рода и племени волю давать нельзя. Баба — заложит, — сказал назидательно Раджо. — Как тебя звать-величать?
— Артур.
— А я — Раджо, не слышал?
— Откуда? — сказал Артур. — Вижу тебя второй раз.
— Не боишься?
— Нам делить нечего.
— Баба была с тобой, а я ее замочил…
— Судьба ее, значит, такая. Ее и твоя. — Артур глянул Раджо в глаза. — Она, по-моему, не хотела жить. Так мне почудилось, морэ.
Раджо как током ударило.
— Наш язык знаешь, морэ? Кто ты такой?
— Рат калы-калы, мэ чинав гилы[67]!
— Дэвлалэ!
— Пойдем, морэ где-нибудь посидим, — мягко сказал Артур, и Раджо молча двинулся вслед, как за старшим.
Артур и вправду был старше.
Они нырнули в переулок, ведущий к набережной, пошли к реке, каждый думая о своем.
Раджо курил на ходу, да и Артур зажег сигарету, мельком подумав, что сердце болит и болит, надо бросить курить и прекратить ночные авралы у письменного стола. А то ведь загнешься. Но рядом с ним этот мрачный цыган, убийца и вор. Конечно, он раньше слышал о нем, только не знал в лицо. Вот, познакомились. Значит, новая судьба открывается, новый сюжет, подброшенный жизнью. Так они вышли к Крымскому мосту, к новому скверу у нового Дома художника, перекрывшего пустыри.
— Может, присядем? — спросил Артур, тормозя у скамьи.
— Бравинты[68] здесь не найдем, — сказал Раджо.
— Да Бог с ней, успеем. Сердце болит. Потолкуем по-трезвому.
Они сели. Артур спросил:
— Как ты мог ударить ее ножом? Ты не любил ее, Раджо?
— Не тронь мою душу, — вскинулся Раджо. — Это у гадже все просто. Тебя бортанут, обхезают[69], ты лишь утрешься: мол, время лечит. А фраер ходит по земле и улыбается. Мы по своим счетам платим. — Его будто прорвало: — У меня капусты[70] полны карманы, ты понял? А я мотаюсь, как пес. Я не знаю тепла. В отморозке[71] я, морэ. Думал как-нибудь отогреться, а вышла смерть. Сама собой вылупилась… Знал я цыгана-артиста с ансамблем. Богатый, красивый мужик, жил в Москве, не верил ни в Бога, ни в черта, ты понял?.. А разок зашел на гастролях в церковку поглядеть старинную икону, и показалось ему, что Богородица плачет на той доске. Такое, значит, видение. И сказала ему: «Тебе жить недолго…» Вернулся он в Москву, заболел и дал дуба. И я свою судьбу попытал. У Пиковой Дамы… секешь?
— Я жил в таборе, знаю.
— Ну, секешь, — утвердил Раджо. — Мне уже мало осталось ходить по земле. Пиковая Дама сказала ясно. Да я и так знаю, без Дамы.
— Брось воровать, уходи в табор, не городской ты. А того, кому якобы Богородица ворожила, я тоже знал и слышал эту историю. Он насытился славой и жизнью, устал. Без меры пил и так далее. В общем, и без мистики помер бы. — Артур закурил еще сигарету. — Лично я судьбу не пытаю. Но знаю, что уйму времени потратил на ерунду. А если бы, вроде тебя, реагировал на обиды, пришлось бы улицу трупами замостить…
Раджо закашлял, заулыбался:
