Ефим Друц - Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.
— Говорю не о Раджо.
В комнату тенью скользнул молодой цыган.
— Родня Кнута здесь, дадо.
— Зови.
Вошли несколько пожилых цыган и почтительно замерли у порога.
— Проходите, ромалэ, присаживайтесь, — пригласил Анжей.
Из вошедших выдвинулся Афиноген:
— Извините, ромалэ, и ты, баро, извини, если не так скажу: не трогайте вы того, кто застрелил Кнута, сами с ним разберемся.
— Так и будет, ромалэ, — сказал барон, — не сомневайтесь.
— Да поможет тебе в твоих делах Дэвла, барон, — сказал Афиноген. — А мы пойдем, забот много.
— Чаю бы выпили, — сказал Анжей.
— Спасибо за приглашение. Только времени нет. Пока дела не сделаем, чай в горло не пойдет.
— Понимаем вас, ромалэ.
Старики разом закурили свои трубки. Затихли. Наконец Анжей сказал, будто плеткой хлестнул:
— Сдается мне, барон, что ты Графу мирволишь.
— Есть у меня сомнение, — тихо ответил барон. — Вот и прошу совета. Всем вам известно, что в таборе была у меня цыгануха и в город ушла. Я жалел, но ей не препятствовал — не жена она мне была по закону. А привязался так, что, сдается мне, ромалэ…
— Извини, барон, — перебил его Анжей. — Мы знаем, о чем ведешь речь. Знаем столько, сколько и ты. Надо все прояснить.
— Кое с кем пора свидеться мне, — сказал барон, — тогда и решим. Остальное решили, ромалэ?.. С Ножом разберутся родичи Кнута, они знают закон. А Граф — за мной, мое дело. Лишнюю кровь лить не будем. Раджо пусть волком походит: долго не выдержит.
Старуха курила крепкие сигареты. Предпочтительно — «Приму». Барон принес с собой блок «Голуаз» французского происхождения. Вскрыв пачку, старуха достала сигарету, оторвала от нее фильтр… «Голуаз» ей понравился.
— С чем пришел, баро? — спросила она, глубоко затянувшись. — Душа неспокойна? Может, и помогу. Только чаю попьем. Не возражаешь?
Барон кивнул.
Они пили чай с мармеладом и рассыпчатым печеньем. Старуха говорила неспешно:
— Цыгануха-испанка твоя, которую ты из табора упустил, заехала в Питер на пятом месяце беременности. Нашла хоровых, они ее приголубили. Стала им как своя… Питерские рома — это целая роща от общих корней. Да ты, верно, знаешь, барон… Масальские, Загряжские, Ильинские, Солдатовы… Корень Соколовых, корень Бауровых… Хор Соколовых.
— Она что, с ними и работала?
Старуха уже как будто сама себя слушала, и глаза ее заволакивались:
— Наши семьи переплелись. В начале моего рода — Панковых — был Крема, поляк. Лошадьми занимался, барышничал. Крема женился на дочери Иллариона Каурова — Анфисе и ушел за ней в табор. Анфиса ему родила троих сыновей: Колко, Кувари и Страмку. Братья крали коней. Они пользовались шестами, перепрыгивая через заборы и строения. А силы были неописуемой. От них и пошло цирковое искусство прыгать с шестом. От Колко пошли Колковичи, из них моя прабабка — Дарья Ивановна Масальская, жена прадеда Петра Михайловича Панкова. Ванюша Страмку жил в Новгороде. Было ему чуть не сто лет, когда на мосту через Волхов привязался к нему известный боец татарин, стал задирать, к перилам прижал. Ванюша рассвирепел и вышиб из татарина дух. Потом выбросил его в реку через перила. А всего он жил сто двадцать семь лет и держал по полсотне коней-битюгов. После в дело вступил его сын Архип, выбранный в старосты Конного рынка… — Старуха вздохнула. — Тогда еще полевых цыган с хоровыми было не разорвать. От кочевья — сила и удаль, а от хоров — знание барского обхождения.
Барон ждал, когда старуха дойдет до главного, но она не торопилась.
— Ты вот что скажи, — спросил наконец барон, — сын он мой или нет?
— Да, барон, — резко сказала старуха. — Граф тебе сын!..
Домой барон возвращался затемно. Не спешил. Пошел вкруговую. Кое-что вспомнил.
…Деревня у озера. Корчма или чайная, в зале накурено. Может, это столовая. Люди пьют пиво. Играют в карты. Берет и он пару кружек. У входа семья цыган: мужчина, женщина, у нее на руках ребенок лет шести или семи. Мужчина кричит хозяину, чтобы тот принес пива. Ребенок пугается, плачет. Мужчина отвешивает ему оплеуху. Плач становится громче. Женщина закрывает ребенка руками. «Цыгане. — Хозяин пожимает плечами. — Мужик пьет и пьет, жена понукает его ехать дальше. А он пьет. Мальчишка голодный…» «Дай-ка нам пару сосисок и булочку», — говорит цыган. Хозяин приносит. Женщина улыбается. Ребенок с жадностью ест. Когда цыгане уходят, все смотрят вслед. Женщина тянет ручную тележку, ребенок сидит на поклаже сверху, цыган бредет следом…
Картина меняется, как в театре после антракта. Коренастый угрюмый цыган сидит с длинной трубкой в зубах перед входом в двускатную палатку. «Кто видел мою цыгануху?» — спрашивает он громко. Никто ему не отвечает. Он повышает голос: «Вы что молчите, ромалэ?» — «Ушла она, дадо…» — «Ну, так найдите». — «Видно, сбежала. Ищут».
Барон ощутил вдруг теплое дуновение, исходящее сверху. Остановился, поднял глаза. Тепло посылал сгусток света, меняющий форму. Возникло видение: сперва глаза, затем и лицо смеющейся яркой цыганки, галлюцинацией зазвучал сильный гортанный голос: «Сердце болит? Я говорила тебе: не прыгай в омут, не вызнав его глубины. О таборе думаешь, не обо мне. Ухожу, ухожу… Будет сын у тебя — не узнаешь его».
Голос звучал как музыка приближающейся скрипки: «Помнишь ли сказку об умирающих деревьях? У них ведь законы правильные, как у нас: то, что благо несет, принимаем, чего не надо — то отвергаем. Воду берут деревья из глубины, свет — с неба, тепло — от солнца. Борются между собой за жизнь, но без нужды друг друга не убивают». — «Зачем говоришь мне это? — спросил барон темноту. — То лето было сухое, поили коней, купали. Хорошие были кони, дай Бог любому. Когда ты ушла в лес, меня в таборе не было. Ты ушла в лес…» — «Откуда ты взял?» — «Старики сказали». — «Сказка, барон». — «Ну как же: мол, пошла твоя цыгануха к какому-то мужику, он ее ждал в лесу, высокий, седой. И вроде заколдовал, взял с собой». — «Не так. Не к человеку ушла я. А от тебя. От человека». — Между прочим, в ту ночь у костра только грустное пели. Не слышала? Слушай же:
«Среди ночи и белого дня
Над любовью своей я не волен.
Но она позабыла меня,
Напитала разлукой и болью».
Барон пришел в себя, лишь очутившись возле дома. Кто-то стоял у подъезда с краснеющим огоньком сигареты. Гулко покашлял. Барон подошел, узнал Раджо. С Раджо нельзя говорить, он проклят, но никого вблизи нет, и барон, помедлив, спросил:
— Что здесь делаешь, Раджо? Зачем ты связался с чужой? Цыганок тебе не хватало?
— Убил я ее! — сказал Раджо.
