Ефим Друц - Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.
— Брось воровать, уходи в табор, не городской ты. А того, кому якобы Богородица ворожила, я тоже знал и слышал эту историю. Он насытился славой и жизнью, устал. Без меры пил и так далее. В общем, и без мистики помер бы. — Артур закурил еще сигарету. — Лично я судьбу не пытаю. Но знаю, что уйму времени потратил на ерунду. А если бы, вроде тебя, реагировал на обиды, пришлось бы улицу трупами замостить…
Раджо закашлял, заулыбался:
— Ну, ты даешь, Артурыч… Кто в прошлом роется да о душе рассуждает, тот, говорят у нас, могилы раскапывает. Гробокопателями цыгане считают писак.
— Ты по профессии вор. Это твоя работа. Моя работа — писать, рабочий день не нормирован. Впрочем, как и у тебя. А то, что жизнью зовешь, то уходит. И кстати, учти. Хоть ты закоренный цыган, а ведь толком не знаешь своей истории. Ты не знаешь, другой не знает… Она умирает, история, вместе со стариками. Люди не дорожат своим прошлым, им некогда думать. Могилы цыган рассеяны по земле.
Раджо странно взглянул и тихо сказал:
— Жаль, я не знал тебя раньше. Не стоило Вику мочить… Поспешил я, Артурыч.
Барон посмотрел на Анжея пронизывающе, и тот опустил глаза. Мало кто мог выдержать впивающийся взгляд барона.
— Ты, Анжей, и вы, ромалэ, знаете, — сказал барон, — еще не бывало такого, чтобы не явился цыган на крис. Не было. А Граф не идет. То ли боится нас, то ли прячется, думая уйти от ответа. Непростое дело… Да что там, он сын мой, это известно. Мне трудно решать одному.
— Да что ты, морэ! Как скажешь, так будет.
— Времена неспокойные, рассуждать некогда, — продолжил барон. — Свалка вокруг, задевают и нас. Если у нас разлад, это кому-то на руку. Цыгане не зря приходят на крис — место святое: кому нужен совет, кому — защита, кому — спасение от зла… И если мы что решаем на крисе — это закон. Для всех и каждого.
Старики закивали.
— Кнут искал у нас защиты, — продолжил барон, — а мы не сумели его уберечь. Наша вина, ромалэ. С Ножом разберутся. А кто его руку направил — как с ним?
— Подожди, дадо, — вступил Анжей, — явится Граф, тогда и рассудим.
— Нет, ромалэ, уж это дело мое. А потом вы решите, так ли я поступил.
— Не надо тебе, — сказал Анжей. — Ты хлебнул уже горя. Одного сына потерял, теперь — второй… Поможем тебе.
Барон невесело усмехнулся:
— Что мог, то и делал.
— Человеку мало надо, — сказал Анжей. — Он голым родится, голым уходит. Прочее — мусор.
— А закон, а дружба? Любовь?
— Любовь?! — повторил Анжей. — Если в душе огня нет, она умирает. Дружба, конечно, сильнее, но и друзья предают из корысти, от зависти, а кто и так, походя. А цыганский закон… Тут ты прав. Он еще держит нас на земле. Но вроде зыбким становится… Это ладно. Скажи, что задумал?
— Пожил я в городе, Анжей. С Графом поговорю — и в кочевье подамся. Табор собирать. А то рома тянутся к уголовникам. Разбрелись в пору, когда надо вместе держаться, как испокон веков. Закон должен править, а не корысть. Соберу цыган — и уйдем в глухомань, даст Бог, отсидимся.
— Смута надолго, — сказал Анжей. — Злоба лишь разгорается.
В дверь сунулась взлохмаченная голова цыганенка.
— На дворе люди суетятся, — сказал чяворо. — На наше окно показывают.
— Уходи черным ходом, — сказал Анжей, вставая.
Встал и барон, обретая вид, присущий ему в минуты опасности. Распрямился, блеснули глаза. Заметны стали его пока еще не стариковская стать и разворот плеч.
— Прощайте, ромалэ!
— Прощай, дадо!
Барон и не обернулся, скользнув в темноту…
Тяжкий труд для души — извлекать из небытия образы позабытых людей. Все начинается с силуэтов. Порой они проявляются, как в растворе при красном свете фотолаборатории. Порой оживают. Иногда уходят во тьму.
Прошлое — капризно. Но потрудись — оно высветляется.
На диване спит Раджо. Артур улыбается. Вот чудеса. Связала их Вика. Ее нет, а они друг друга нашли и, кажется, поняли.
Не отрывая взгляда от спящего Раджо — сонный, он тих, гармоничен и добр, — Артур взял телефон, набрал номер…
Вечером на окраинных улицах делалось пусто. Город как будто ждал нашествия варваров. Люди, напуганные разгулом преступности, опасались друг друга. Власти Москвы экономили электричество.
Окнами в мир для людей стали экраны их телевизоров. И оставались иллюзии.
Идя в полутьме по пустующим тротуарам, Артур представлял себе горожан, собираемых светом реклам на Тверскую и Новый Арбат. Ведет их инстинкт: в толпе — безопаснее. Заколоколили церкви, и люди стекаются к ним. В церкви можно и свечку зажечь, поставить перед иконой — многим еще непривычное ощущение. Дыхание сотен людей, не знающих, что такое молитва, колеблет желтые огоньки, и приходит надежда на что-то или кого-то, кто наблюдает с небес и, если что, способен вмешаться.
Другие, впрочем, облокотясь, жуют у стоек гамбургеры и пиццы, пьют кофе, «херши» и пепси-колу…
Артур рассчитывал повидать барона у Анжея. Он звонил предварительно. Но кто-то другой подошел. Артуру не захотелось разговаривать с кем попало. Он шел наудачу.
Во тьме переулка подсыпались двое.
— Дай закурить, отец. — Голос хриплый и наглый.
Артур сунул руку в карман, двое чуть отстранились.
— Дед, ты что, испугался?
— Отваливайте, ребята, — сказал Артур, зная все наизусть. — Не напрашивайтесь.
— Да что ты, дед…
Артур ощутил чье-то присутствие за спиной и ушел влево… Смолоду он занимался боксом, и до сих пор реакция проявлялась. Она жила в мышцах. Артур уклонился от лезвия; тот, что был позади, потерял равновесие и получил с разворота хорошую плюху в солнечное сплетение. Он упал на колени, его рвало. Двое затопали, убегая. Кто-то перехватил их у подворотни и стукнул лбами. Зажглось окно. Артур увидел знакомую бороду.
— Вот чудеса! — воскликнул он. — Я, дадо, к тебе.
— Зараза твоя Москва, — густо сказал барон. — Не выйдешь на улицу.
Артур был взвинчен и вопреки этикету обнял барона, как своего.
— Здравствуй, дадо!
— Лачо бэвэль, морэ… — усмехнулся тот, поведя могучим плечом. — Что ж ты не бережешься?
— Привык.
— Справился бы?
— Кто знает? Не люблю, когда нож вынимают. Я бы того, с ножом, отметелил. А двое еще сопливы — мальчишки.
— Ну, потолкуем, если на то пошло. Ты бы меня у Анжея не застал… Кто-то стукнул, что я у него. Я ушел.
— Скитаешься, дадо? Ищут?
— Я у милиции на примете, вроде как уголовник. Глупое дело.
— Уйдешь за кордон? Там спокойно.
— Хотел. Но табор надо собрать. Последний погром разметал его. И без того у наших много злобы на гадже, теперь будет хуже. Такие раны не враз заживают.
