Морис Леблан - Последние похождения Арсена Люпэна. Часть II: Три убийства Арсена Люпэна
— Умерла? — спросил монарх.
— Отравлена, сир.
— Ах, несчастная! Кем же?
— Все тем же, им, ваше величество. Она, видимо, его знала. И он побоялся, что она его выдаст.
Прибежал доктор. Император без слов показал на Изильду. Потом, обращаясь к Вальдемару, приказал:
— Поднять всех на ноги! Обыскать как следует все здания! Пошли телеграммы на вокзалы, пограничной страже!
Он подошел к Люпэну.
— Сколько времени нужно вам, чтобы вернуть письма?
— Месяц, ваше величество.
— Хорошо, Вальдемар будет ждать вас здесь. Он получит приказ и полномочия, чтобы представлять вам все, что потребуется.
— Прежде всего мне нужна свобода, сир.
— Вы свободны.
Люпэн постоял еще, глядя, как он удаляется, и проговорил сквозь зубы:
— Вначале мне нужна свобода… А после, когда я верну тебе твои письма, о великий властитель, — рукопожатие. Именно так, доброе рукопожатие между императором и взломщиком… Чтобы доказать тебе, что ты напрасно мною пренебрегаешь. Ибо, в конце концов, это уже слишком! Поглядите на этого господина: ради него я оставил роскошные апартаменты в отеле Санте, оказываю ему кучу услуг, а он передо мною еще задирает нос! Если только этот клиент встретится мне еще раз…
Глава 6
Семеро бандитов
I
— Мадам сегодня принимает?
Долорес Кессельбах взяла карточку, которую подал ей слуга, и прочитала: «Андре Бони».
— Нет, — сказала она, — я его не знаю.
— Этот господин очень настаивает, мадам. Говорит, что мадам ожидает его визита.
— Ах!.. Возможно… Действительно… Проводите его сюда.
После событий, повернувших течение ее жизни и нанесших ей целый ряд жестоких ударов, Долорес, пожив некоторое время в отеле Бристоль, устроилась в тихом особнячке на улице Винь, в глубине Пасси. За домом зеленел сад, окруженный другими густыми садами. Когда наиболее болезненные приступы не удерживали ее целыми днями в комнате со спущенными шторами, недосягаемой для всех, она велела отнести себя под деревья и долгие часы проводила там, охваченная меланхолией, не в силах чем-либо ответить на козни злой судьбы.
Песок, которым была посыпана аллея, опять заскрипел, и, провожаемый слугой, появился элегантный молодой человек, одетый просто, на чуточку старомодный манер некоторых художников, с отложным воротником, с развевающимся синим галстуком в белый горошек.
Слуга удалился.
— Андре Бони, не так ли? — спросила Долорес.
— Да, мадам.
— Не имею чести…
— Напротив, мадам. Зная о том, что я — один из друзей госпожи Эрнемон, бабушки Женевьевы, вы написали этой даме в Горш, что желаете со мной побеседовать. И вот я здесь.
Долорес приподнялась в сильном волнении.
— Ах! Значит, вы…
— Да.
Она пробормотала:
— Правда? Это вы? Вас трудно узнать.
— Вам трудно узнать князя Сернина?
— Ничего общего, похожего… Ни глаза, ни лоб… И совсем не так…
— Совсем иначе газеты представляли заключенного из тюрьмы Санте, — сказал он с улыбкой. — Но это действительно я.
Последовало долгое молчание. Оба, казалось, были смущены.
Наконец он сказал:
— Могу ли узнать причину…
— Разве Женевьева вам не сказала?
— Мне не удалось ее повидать. Но ее бабушка, по-видимому, решила, что вы нуждаетесь в моей помощи.
— Это так… Это так…
— В чем именно? Буду счастлив…
Она поколебалась мгновение, потом прошептала:
— Мне страшно.
— Страшно! — воскликнул он.
— Да, — сказала она тихо, — я боюсь, боюсь всего, боюсь того, что налицо сегодня и что будет завтра, послезавтра… Боюсь самой жизни. Мне столько пришлось страдать… Я больше не могу…
Он смотрел на нее с глубокой жалостью. Смутное чувство, привлекавшее его к этой женщине, принимало более ясные черты сегодня, когда она попросила его о защите. Это было пламенное желание посвятить себя ей, всецело, без надежды на вознаграждение.
Долорес тем временем продолжала:
— Я теперь одинока, совершенно одинока, со слугами, нанятыми по случаю, и я боюсь… Ибо чувствую: вокруг меня что-то происходит…
— Но что именно? И для чего?
— Не знаю. Мне кажется, мой враг рыщет вокруг и приближается все больше.
— Вы его видели? Что-нибудь заметили?
— Да, в эти дни, на улице, двое мужчин несколько раз прошли мимо, останавливаясь перед домом.
— Их приметы?
— Одного я рассмотрела получше. Он высок, с виду — крепок, без бороды и усов, в маленьком, куцем пиджаке из черного сукна.
— По внешности — кельнер из кафе?
— Точнее — метрдотель. Я велела слуге за ним проследить. Он пошел по улице Помпы и исчез в доме сомнительного вида, первый этаж которого занят торговцем вином; первый дом с левой стороны на этой улице. Затем, накануне ночью…
— Накануне ночью?
— Из окна своей комнаты я заметила в саду чью-то тень.
— И это все?
— Да.
Он подумал и предложил:
— Позволите ли вы, чтобы двое из моих людей ночевали внизу, в одной из комнат первого этажа?
— Двое ваших людей?
— О! Вам нечего бояться. Это хорошие люди, папаша Шароле и его сын… Которые совсем не кажутся теми, кто они на самом деле… С ними можете быть спокойны. Что касается меня…
Он не решался, ожидая, чтобы она попросила его прийти опять. И, поскольку она молчала, сказал:
— Что касается меня, предпочтительно, чтобы мою персону здесь не видели… Да, так будет лучше… Для вас. Мои люди будут держать меня в курсе.
Он хотел бы сказать гораздо больше и остаться еще, посидеть рядом с нею, подбодрить ее. Но тут ему показалось, что сказано все, что они могли друг другу сказать, и единое слово, которое он мог бы добавить, будет уже оскорбительно.
Отвесив глубокий поклон, он удалился.
Андре Бони быстрыми шагами пересек сад, торопясь оказаться на улице, где было легче справиться со своим волнением. Слуга ждал его в вестибюле. В ту минуту, когда он выходил из парадной двери, в нее позвонила молодая женщина.
Он вздрогнул:
— Женевьева!
Она обратила к нему удивленный взор и тут же, хотя и сбитая с толку крайней молодостью его внешности, узнала. И это вызвало у нее такое волнение, что она пошатнулась, и ей пришлось опереться о косяк.
Он снял шляпу и смотрел на нее, не осмеливаясь протянуть руки. Протянет ли она свою? Это не был уже князь Сернин; это был… Арсен Люпэн. И она знала теперь, что он — Арсен Люпэн, что недавно был в тюрьме.
Пошел дождь. Она протянула свой зонт слуге, еле пролепетав:
— Откройте его, пожалуйста, и поставьте в сторонку.
И вошла, не задерживаясь, в дом.
«Мой бедный старик, — думал Люпэн, уходя, — вот, пожалуй, слишком много испытаний для такого чувствительного и нервного создания, как ты. Держи свое сердце в узде, иначе… Вот еще, у нас увлажнились глаза! Скверный признак, мсье Люпэн, ты стареешь…»
