Адива Гефен - Алмазная пыль
Пожалуйста, не убирай руку, прикоснись ко мне, погладь, утешь меня, а я разнежусь под твоей теплой рукой на соседнем сиденье, и, может быть, расскажу тебе, как ты мне нужен.
— Я в полном порядке. О чем вы разговаривали с Топазом?
— О тебе. Только о тебе. Скажи, ты действительно собиралась меня переехать?
— Да! А о деле Топаза?
— Да ну, ерунда! Он уверен, что у вас есть ценные картины, и хочет узнать, как попасть к твоему дедушке.
— Поэтому ты и согласился на него работать?
Он не ответил.
— Кто тебе сообщил о дедушке?
— Полицейская какая-то…
— С какой стати — полицейская? Что он натворил? Обжулил Газету в канасту?
— Понятия не имею, — соврала я. Я же еще не успела ему рассказать о событиях прошлой ночи на дедушкином дворе.
10
Душка высадил меня у приемного покоя и скрылся в глубине стоянки.
— Кого вы ищете? — спросила медсестра, которая как раз закончила перепалку с гулливероподобным типом, грозившим расправиться с ней, если она сию секунду не пришлет врача к его сыну. — Макс Райхенштейн? Он во внутреннем отделении. Там с ним полиция.
Найти дедушку было нетрудно. Одетый в светлую пижаму с эмблемой больницы, он стоял посреди прохода и кричал на троих врачей, которые покорно и испуганно взирали на огромного разгневанного старика.
— Не смейте его трогать! — кричал дедушка. — Только я один умею с ним обращаться! Он вам не кто-нибудь! Это человек, который спасся от гибели, чудом уцелел в огне… Ой, Габи, наконец-то ты пришла… — гнев в одно мгновение сменился ангельской улыбкой. Он был бледен, на лбу блестели капли пота, глаза сверкали. — Скажи им, Габриэла, скажи, что я не позволю забрать его в отделение для психбольных, он там погибнет, скажи им…
Он отдернул зеленую занавеску — там, подтянув тощие ноги к подбородку, сидел на кровати Газета и держал в руке пустой шприц. Рядом с ним стоял его неизменный транзистор. Он, как одержимый, двигал поршень шприца вперед и назад. Я подошла к нему. Якоб поднял на меня невидящие глаза, пригладил волосы бледной рукой и спросил:
— Газеты есть? Я был ранен в бою за Ленинград, — пояснил он, помахав шприцем. — Шестерых, будь они прокляты, шестерых таких я убил.
— Молодец! — похвалила я, протягивая ему руку. — Пересядь, пожалуйста, на этот стул. Отдохни немного. Они готовят для тебя медали.
Дедушка опустился на освободившуюся кровать. Медсестра с конским хвостом и густой челкой вошла в палату и начала подключать к нему аппарат ЭКГ.
— Нет! Нет! — завопил Газета, перепуганный, как птица, угодившая кошке в зубы. — Не трогать Макса!
— Тише, Якоб, — прошептал дедушка. Но Якоб не собирался бросать его в беде и стал отрывать присоски от тела своего дорогого друга. Полицейский встал и направился к нему решительным шагом, держа руку на дубинке, висящей у него на боку.
— Если ты не прекратишшшь бушевать, они заберут нас в психушку! Хочешшшь, чтобы они это зьделали? — этот свистящий немецкий акцент — верный признак того, что дедушка сильно волнуется.
Якоб моментально отступил и съежился на стуле, прижимая к груди выключенный транзистор и глядя на чернильных паучков, которые выползали из аппарата ЭКГ и разбегались по рулону бумаги.
— Кажется, всё в порядке, — сказала медсестра. — А сейчас допейте чай и полежите спокойно — не разговаривать, не читать и громко не смеяться! Скоро придет социальная работница. А я пойду, спрошу врача, нужно ли вас госпитализировать.
— Никаких зоциальных работниц! Я ухожу йецт[24]!
Не обращая на него внимания, медсестра вышла, задернув за собой занавеску.
— Ну, дедушка, ты расскажешь мне, что случилось?
Он устало кивнул. У него не осталось сил на серьезные битвы.
— Утром, вот так, вдруг — машины с синими огнями. Хоп, и они внутри! Театр. Как будто поймали международного убийцу. Они без конца задавали вопросы. Про всё. И про тебя тоже. Я сказал, чтобы тебя позвали, но они хотели говорить только со мной… — он откинулся на взбитую подушку. — Был этот зануда. Шамир. Никак не отставал. Всё спрашивал и спрашивал, а у меня вдруг — не стало воздуха. Комната закружилась. Я вдруг почувствовал удар. Как током. В горле вода. И полный рот воды. В груди заболело, и я упал. Тут Якоб начал бушевать и плакать, что они меня убили… — дедушка расплылся в улыбке. — Полицейские испугались… — он беззвучно засмеялся. Я бросила взгляд на тень полицейского, приставленного охранять дедушку. Он сидел за занавеской, не двигаясь.
— Тебе смешно? — вспылила я. — У тебя был сердечный приступ, а ты смеешься!
— Шшш… Да. Мне смешно… — прошептал дедушка и многозначительно подмигнул. — Ты же меня понимаешь?
Естественно. У дедушки был геморрой, простата, он страдал от выпадения волос и низкого давления, но сердце у него (тьфу, тьфу) работало прекрасно. У меня не осталось сомнений — дедушка Макс имитировал сердечный приступ!
Я обняла его:
— Я люблю тебя, деда, — прошептала я ему в ухо.
— Ну, хватит! Я устал. Подай мне одежду. Я ухожу домой, цум хаузе. Якоб, поднимайся шнель, битте[25].
Якоб издал протяжный скорбный вой и положил голову дедушке на грудь.
— Не плачь, битте, — сказал дедушка тоном Флоранс Найтингейл. — Я тебя не брошу, спроси Габриэлу — тебя никто не тронет, мы сейчас отсюда уйдем. Хочешь послушать радио? В вечерних новостях сообщили, что война закончилась, и мы вернемся домой. Вместе, — Газета, закрыв глаза от удовольствия, позволил дедушке его гладить.
Мягко отодвинув Газету, дедушка встал с кровати, снял пижамную куртку и надел свою белую рубашку.
Зеленая занавеска резко отдернулась.
— Что вы делаете, господин Райхенштейн?! — сестра с густой челкой приблизилась к дедушке, и посмотрела на него убийственным взглядом. Он сел на кровать. — Я велела вам ждать социальную работницу! — она исчезла и тут же вернулась с двумя рослыми санитарами. — Вы никуда не пойдете. Вас привезли сюда в связи с сердечным приступом, и вы останетесь здесь еще на пару часов. Вам ясно? Я перевожу вас в отделение. — Действуя быстро и слаженно, санитары собрали дедушкину одежду и обувь, бросили медицинскую карту на кровать и повезли кровать в сторону лифта.
— Стойте, я не поеду без Якоба! — закричал дедушка с катящейся кровати.
Я побежала за ним.
— Тише, дедушка. Успокойся. А то еще с тобой и вправду что-нибудь случится…
— Габи, забери его к себе, сделай мне одолжение…
— Хорошо, — заверила я, продолжая бежать за кроватью. — Не волнуйся.
