Морис Леблан - Канатная плясунья
— Да… действительно… больше ничего не остается делать. Я должен сообщить вам все, что знаю. Извините меня… История такая запутанная.
Мало-помалу освобождаясь от замешательства и принимая вид, достойный звания нотариуса, он уселся на ступеньку разрушенной лестницы. Все стали в кружок около него. Он раскрыл портфель и начал свою речь, несомненно, приготовленную заранее на случай, если сверх всякого ожидания кто-нибудь явится на свидание, назначенное двести лет тому назад.
— Мое вступление будет коротко. Четырнадцать лет назад я вступил в управление нотариальной конторы в Нанте. Мой предшественник ввел меня в круг наиболее важных и сложных дел и только перед самым концом сказал: «Постойте, я чуть не забыл еще про одно дело. Правда, оно не так важно, но все-таки. Это самое старое дело нашей конторы. Все досье его состоит из письма, простого письма, запечатанного в конверте с такой надписью:
„Настоящий конверт с вложенным в нем письмом сдается на хранение сельскому нотариусу господину Барбье и его преемникам с тем, чтобы он был вскрыт 12 июля 1921 года, в полдень, против башенных часов замка Рош-Перьяк и чтобы находящееся в нем письмо было прочитано в присутствии обладателей золотой медали, которая отчеканена по моему приказанию“».
Вот. Никаких других объяснений мой предшественник мне не дал, как равно и не получил их от своего предшественника. Единственно, чем он дополнил сообщение, так это тем, что произведенными в архиве села Перьяк расследованиями установлено, что Ипполит-Жан-Барбье был там нотариусом в начале восемнадцатого века. Когда была закрыта его контора в Перьяке и каким образом конверт очутился в Нанте, мы не знаем. Но так или иначе письмо, сданное двести лет назад нотариусу Барбье и его преемникам, хранилось в целости, и до сих пор никто не пытался проникнуть в секрет того, что в нем написано. В настоящий момент обязанность вскрыть конверт лежит на мне.
Деларю сделал паузу, посмотрел на лица слушателей и, довольный, что произвел на аудиторию впечатление, продолжал:
— Я часто думал об этом деле и старался разгадать, что могло бы содержаться в конверте. Несколько лет назад я приезжал в это село, расспрашивал жителей, рылся в архивах, но никаких указаний не нашел. Когда подошел назначенный срок, я посоветовался с председателем гражданского суда в Нанте. Если письмо рассматривать как духовное завещание, то не удобнее ли будет вскрыть конверт в присутствии судебных властей? Таково было мое мнение. Председатель суда со мной не согласился. Он не склонен придавать серьезного значения этому делу и полагает, что здесь кроется не больше, как шутка старого вельможи или даже просто мистификация. «Когда вы вернетесь из своей поездки в Перьяк, — сказал он мне, — мы с вами вместе будем смеяться, а вы будете жалеть о потерянном времени». Тем не менее я счел своим долгом приехать. Вы можете представить себе мое удивление, когда, войдя сюда, я увидел, что на свидание явилось уже несколько человек и ждут меня.
Он улыбнулся. Улыбнулись и все его слушатели. Марко Дарио сказал:
— Все-таки дело становится серьезным. А Джордж Эррингтон прибавил:
— Разговоры о кладе могут оказаться не такими уж абсурдными.
— Письмо нам разъяснит все. Читайте его, господин нотариус, — попросила Доротея.
Наступал решительный момент. Теснее столпились в кружок около нотариуса. Улыбки исчезли. Лица стали серьезны. Деларю вынул большой квадратный конверт из плотной старинной бумаги, пожелтевшей от времени. На нем пять толстых печатей, когда-то, вероятно, красных, а сейчас грязно-фиолетовых. В левом верхнем углу канцелярский штемпель конторы нотариуса Барбье, его подпись и номер, под которым документ был принят на хранение.
— Печати целы, — заметил нотариус. — На них можно даже разобрать латинские слова, составляющие девиз…
— In robore fortune, — прервала Доротея.
— Откуда вы знаете?
— Эти самые слова имеются на всех медалях и даже вот на стене под часами, — Она показала на мраморную доску.
— Совершенно верно. Таким образом, мы устанавливаем бесспорную связь, существующую между письмом, вашими медалями и местом, где мы находимся…
— Распечатывайте, читайте, господин Деларю, — не терпелось Доротее.
Нотариус сломал печати и, вскрыв конверт, вынул большой исписанный со всех сторон лист пергамента, сложенный вчетверо.
Нотариус надел вторую пару очков, устроил у себя на коленях пюпитр из портфеля, развернул лист и, медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, начал читать:
— «Написано сегодня, 12 июля 1721 года»…
— Два века, — со вздохом произнес нотариус, своей медлительностью выводя Доротею из терпения, и начал снова:
— «Написано сегодня, 12 июля 1721 года, в последний день моего существования, а должно быть прочитано 12 июля 1921 года, в первый день моего воскресения».
Нотариус запнулся. Молодые люди переглянулись, а Арчибальд Вебстер проговорил:
— Это писал сумасшедший.
— Слово «воскресение» может быть употреблено в переносном смысле, — предположил нотариус. — Последующее нам объяснит. Я продолжаю: «Мои дети…»
Он вновь остановился и сказал:
— «Мои дети». Это относится ко всем вам…
— Ах, господин Деларю, — вскричала Доротея, — я вас умоляю, не останавливайтесь.
— Однако я считаю себя обязанным…
— Не надо, не надо, нам не нужны ваши объяснения. Мы хотим скорее узнать, что в письме, а объяснять вы будете после. Не правда ли, друзья?
Молодые люди кивнули в знак согласия.
Нотариус послушался и больше уже не отвлекался от чтения, останавливаясь лишь в тех местах, где трудно было разобрать текст.
«Мои дети!
Однажды, выходя из заседания Академии наук в Париже, на которое меня любезно пригласил господин Фонтенель, знаменитый автор „Бесед о множественности миров“, взял меня под руку и сказал:
— Маркиз, не соблаговолите ли вы объяснить мне причины, по которым вы имеете вид такого нелюдимого и замкнутого человека? Какого происхождения у вас рана на левой руке и почему на ней у самого основания отрезан палец? Говорят, что вы потеряли палец на дне реторты, производя какие-то опыты в лаборатории, устроенной будто бы в вашем замке Рош-Перьяк. Говорят, что вы занимаетесь алхимией и ищете эликсир долгой жизни.
— Я не ищу этот эликсир, — ответил я, — потому что я им владею.
— В самом деле?
— В самом деле. И если вы позволите преподнести вам один флакон и выкушаете его, то неумолимые парки должны будут ждать, пока вам исполнится сто лет.
— С удовольствием приму ваш подарок, но при условии, что вы составите мне компанию. Мы с вами ровесники и до полной сотни лет и мне и вам надо дотянуть по сорока лет.
