Семён Клебанов - Настроение на завтра
— Что с вами? — негромко отозвалась седая женщина.
— Нет билетов, — ответила Валентина, стараясь не дрогнуть голосом. — Может, завтра будут… Одной не страшно, а с ребенком…
— А где ребенок?
— Там, на чемодане…
Седая женщина шумно вздохнула и вышла из киоска. Маринка доверчиво гладила рыженькую собачку.
— Идите сюда. Поместимся, — сказала женщина.
Валентина привела девочку, прихватила чемодан.
Они вошли в киоск, и сразу стало так тесно, что Маринку пришлось усадить на узкий прилавок.
— Минуточку… минуточку, — бормотала женщина, выставляя за дверь большие коробки. Затем освободила широкую нижнюю полку. — Вот и кроватка. Есть что постелить?
Валентина кивнула, пошла за узлом.
Вскоре Маринка лежала на маминой шинели. Немного похныкав, она уснула.
— Меня зовут Рива Семеновна… А вас?
— Валентина.
— Так вот. Мы пойдем ко мне… Не надо благодарить. И не стоит плакать. Теперь поезда везут домой. А тогда… тогда увозили из родных мест.
Хозяйка киоска, беженка из Гомеля, покидала горящий город.
Нашвыряв в мешок какую-то одежду и обувь, она стала его завязывать, но руки вдруг задрожали и опустились. Она бросилась к шкафу, вынула из ящика семейный альбом, сунула его поглубже в ворох пожитков. И, толкнув плечом дверь, не оглядываясь, пошла к дальней окраине, к лесу. Через месяц она попала в Васильцово. И с той поры в домике на Липовой улице, на выцветших, местами полопавшихся обоях ее комнатки висят фотографии из семейного альбома. И каждый взгляд на мужа и сына стирает цвет ее каштановых волос, убеляя сединой очень уставшую голову.
Они ушли на фронт в один день, через неделю после гитлеровского нашествия. Почти два года лежали на них похоронки в архивных папках с горестным грифом: «Адресат неизвестен». Лежали, пока военком не добился ответа на свой пятый запрос.
— Мы подождем немного, Валя. Должны товар привезти. А потом пойдем домой, — сказала седая женщина. — А сейчас попьем чайку.
— Схожу за кипятком, — сказала она, вынув из чемодана зачехленную фляжку.
Из окна киоска было видно, как подошел желанный поезд.
Привокзальная площадь шумно оживилась. К воротам платформы устремились пассажиры.
Набрав кипяток, Валентина купила сушеных яблок, все же какая-то еда, и пошла к киоску.
Стояло несколько человек, очередь быстро таяла. Только один задержался, заворачивал в газету пачки «Казбека». Он был без шапки, в длиннополом сером пальтишке и кирзовых сапогах. Уложив папиросы, он шагнул и, вдруг увидев Гречихину, резко остановился.
Взгляды их встретились.
Валентина вздрогнула. Радостный испуг безжалостно изменил ее лицо.
— Валя? Ты… Гречихина! — ошеломленно произнес Старбеев.
— Здравствуй, Старбеев… — Она протянула руку.
Старбеев сграбастал ее, худенькую, притихшую, и трижды поцеловал.
— Здесь обосновался? Все такой же. Не изменился.
— Проездом тут. Вышел папирос купить. Вон поезд стоит. Я в Грибниках живу. Ты как сюда попала?
Она невольно вздохнула.
— Жила в Трубинке. Сейчас к тетке еду. В Синиловск. Там останусь. Приехала сюда, здесь пересадка. А билетов нет. Сутки маюсь. И ребенок извелся.
Из киоска донесся плач Маринки.
— Погоди, я сейчас.
Она вернулась, держа Маринку на руках.
— Красавица! Сколько ей?
— В мае два годика.
— А где же…
Она прервала его:
— Погиб отец. Одна я… Вот так.
— Вижу. Не сладко тебе. Осерчала судьба.
— Мне бы отсюда выбраться… Спасибо женщине. В киоске приютила.
Старбеев глянул на киоск, нахмурился.
— Дядя. — Маринка протянула ручку.
Какая-то скрытая боль всполошилась в его душе. Он мысленно проклинал свое бессилие помочь Валентине. Полез в карман за деньгами, но тут же выдернул руку и скомандовал:
— Собирайся! Немедленно!
— Куда? Зачем? — беспамятно воскликнула она, не понимая призыв Старбеева. — И билета нет. Опомнись.
— Где вещи?! Где?! — побагровев, не остывая голосом, говорил Старбеев.
— Здесь, в киоске.
Он взял вещи и торопливо зашагал к поезду.
Валентина, благодарно тронув плечо седой женщины, поспешила за Старбеевым, крепко сжимая руки, державшие Маринку. Они прошли через ворота на людную платформу. Наконец он остановился у седьмого вагона и, без передыха вскочив на подножку, отнес вещи в купе.
Все происшедшее казалось Валентине загадочным, невероятным. Она боялась, что безрассудный поступок Старбеева ввергнет ее в новые тяготы. Желтый теремок табачного киоска представал как спасительный очаг, который она отвергла, поддавшись суматошному рвению Старбеева. Она стояла у двери вагона и, слыша, как сильно бьется ее сердце, ждала возвращения Старбеева.
До отхода поезда оставалось десять минут.
Он появился с тощей полосатой сумкой, спрыгнул на платформу. Что-то изменилось в его лице. Но блуждающий взгляд Валентины не заметил армейской фуражки, которая сразу придала ему волевой, командирский облик.
Бросив сумку, он взял на руки Маринку и, не давая Валентине опомниться, приказал:
— Полезай в вагон!
Когда они вошли в купе, Валентина села на краешек полки и тревожным шепотом спросила:
— А билет?
— Твое место семнадцатое. Ты угадала. На нем сидишь. — Он выглянул в коридор, окликнул проводницу.
Вошла молодая женщина, и Старбеев все тем же приказным тоном заявил:
— Вместо меня поедет. Ясно? — И добавил: — Прошу не обижать…
Проводница удивленно посмотрела на Валентину.
— Жена, значит…
— Мама. — Он впервые улыбнулся.
— Ваше дело… — И ушла.
— Все законно, Валя… Слушай меня внимательно. Я еду в командировку. В Муратово. Через неделю вернусь в Грибники. — Он оторвал уголок газеты, лежавшей на столике, и написал свой адрес. — Вот мои позывные. Пришли письмишко.
— Да, да, — машинально твердила Валентина.
— Говорят, Синиловск хороший городок.
— И тетя Маня хвалила… Что ж я сижу? — Она встрепенулась, сунула руку в боковой карман ватника и, вынув деньги, протянула Старбееву.
Он зыркнул на нее и, проглотив сердитые слова, произнес:
— Дура дурочкой. А еще мама.
— Как же ты, Павел?
— Я одинокий. На буфере доберусь.
Он погладил по головке Маринку.
Валентина хотела поцеловать Старбеева, но поезд уже тронулся.
Он рванул к выходу и соскочил на ходу.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
В восемь пятнадцать утра директор включал пульт селекторной связи и проводил оперативку. Лоскутов начинал разговор со справки о количестве опозданий и прогулов, а затем шли сообщения начальников цехов.
