Николас Мейер - Учитель для канарейки
Кармен говорила о своем отвращении к отвергнутому дону Хосе (мужественный и энергичный Хукстабль откровенно смаковал физический аспект своего унижения), а хор за сценой воспевал триумф Эскамильо, я же раздумывал, как могут развиваться события. За исключением явного самоубийства Бюке, Призрак обычно подшучивал над своими жертвами или подстраивал несчастные случаи.
Бизе, со своей страстью к иронии, задумал, чтобы в финале его оперы за настоящим убийством за стенами арены наблюдала настоящая публика, пока «на самой арене» — то есть за сценой — невидимый матадор (Бизе придумал слово тореадор, потому что ему был нужен лишний слог) пронзает шпагой невидимого быка перед невидимой толпой. Подобную идею Никто с его вкусом ко всему эффектному и необычному должен был оценить.
Надо мной ссора между Кармен и Хосе становилась все более отчаянной. Вот-вот Хосе выхватит свой нож, выпотрошит ее, как макрель, и завершит оперу, выкрикнув ее имя.
Нож.
В одно мгновенье я вскочил со стула, распахнул дверь оркестровой ямы и бросился к лестнице, ведущей на сцену. Мне некогда было смотреть по сторонам, я вылетел из-за кулис, подбежал к мисс Адлер, защитив ее собственным телом от воодушевленного удара тенора, и, ко всеобщему оцепенению и неразберихе, мы вместе рухнули на пол.
— Шерлок!
Можете себе представить, Уотсон, что это было — услышать свое имя из ее уст? Все мое тело содрогнулось, словно по нему пробежал электрический ток, но я тут же зажал ей рот ладонью.
— Вы целы? Ради Бога, скажите, что вы не ранены! — воскликнул я, глядя в ее восковое лицо.
Нож был сделан специально для театральных представлений — клинок сам ускользал внутрь рукояти, встретив малейшее сопротивление, например, уткнувшись в тело. Жертва, плотно прижимая к себе рукоять, сама изображала, что ее проткнули. Когда жертва, или другой актер потянет за рукоять, клинок, подталкиваемый внутренней пружиной, выскочит обратно, как только нож будет «вынут из раны». Однако в этот раз клинок, по необъяснимым причинам, застрял, отказываясь убираться в свое потайное вместилище. Его кончик оцарапал мисс Адлер, но, благодаря моему неожиданному вмешательству, серьезного увечья она не получила.
— Он отлично работал во время драки на ножах в третьем акте! — заметил Эскамильо.
— Клянусь, мсье Мерсье! — воскликнул реквизитор. — Никто не подходил к столу с реквизитом! Никто!
— Конечно, Леонар. Это была случайность, — объявил Мерсье, режиссер, поправив что-то в ноже и вернув ему свободу движения.
— А что она прокричала? — спросил кто-то. — Как будто…
— Она просила, чтобы кто-нибудь был так любезен принести стакан воды, — быстро перевел я. Вскоре воду доставили. С некоторым усилием я помог мисс Адлер сесть. Она все еще была смертельно бледна, в ее чертах запечатлелся страх, какого я доселе в них не видел.
— Вы можете выпить это? — мягко спросил я. Она кивнула и сделала глоток.
— Вы спасли мне жизнь, — произнесла она, несколько раз глубоко вздохнув.
— Если так, то я оправдал собственное существование.
Она одарила меня быстрым взглядом и позволила помочь ей подняться на ноги. Внезапно я понял, что становлюсь объектом излишнего любопытства. Однако, как раз в тот момент, когда это любопытство могло стать губительным, всеобщее внимание отвлекло от моей скромной особы эффектное падение Герхардта Хукстабля, потерявшего сознание при виде пореза мисс Адлер.
Леру вздохнул и объявил из ямы, что на сегодня репетиция завершена.
— Откуда вы узнали, что с ножом что-то не так? — спросил Бела, пока мы убирали инструменты.
— Просто шестое чувство, Бела.
— Но… — начал Понелль.
— Извините, — прервал его я, — я опаздываю на важную встречу.
Было уже около шести, когда меня, наконец, допустили в присутствие новых управляющих директоров Оперы. Надо сказать, Моншармен действительно выглядел, как управляющий директор, он был высок и носил вызывающе характерные бакенбарды и навощенную эспаньолку цвета слоновой кости в память покойного императора. В музыке он не разбирался совершенно и не мог отличить одной ноты от другой. Понелль был совершенно справедлив, когда обозвал директоров оперы идиотами. Ришар, напротив, напоминал бухгалтера, коим он, без сомнения, и являлся, однако как будто имел некоторое представление о репертуаре.
При новых директорах кабинет, на первый взгляд, пребывал все в таком же состоянии хаоса, как и при прежних. Оба джентльмена, уже в вечерних костюмах, энергично разбирались с целой фалангой обезумевших секретарей, занимаясь распределением контрамарок на Маскарад в Опере, долженствовавший состояться через два дня — этот маскарад устраивался ежегодно и являлся событием большого социального значения.
— И ни одна контрамарка еще не доставлена! — воскликнул Моншармен.
— Может, оно и к лучшему, — ворчливым тоном парировал Ришар, — учитывая, кому некоторые из них адресованы! Они, должно быть, свихнулись, — добавил он, имея в виду, как я предположил, Дебьенна и Полиньи, и приподнимая за краешек один конверт, словно тот был заражен некой опасной болезнью. — Вот эта, например, предназначена еврею-банкиру де Райнаху.
— А чем тебе не нравится де Райнах? — спросил Моншармен, перебирая очередную груду конвертов. — У него куча денег.
— Ты что, газет не читаешь? Он замешан в Панамской афере![50]
Моншармен тотчас же выпрямился.
— И не говори. Вычеркни его тогда.
— Господа! — прокашлялся я, напоминая о своем присутствии.
— Ах да, что у вас, Сигерсон?
— Я должен передать вам предупреждение. От Призрака, — добавил я, надеясь вызвать их интерес.
— Только не это — опять. Дорогой мой, нас уже предупреждали. Собственно, нас просто завалили предупреждениями.
Увидев изумление на моем лице, Ришар пожал плечами и протянул мне записку, написанную знакомым почерком на знакомой бумаге. Она гласила:
Значит, вы решили нарушить условия нашего контракта? Предупреждаю: пощады не будет.
Подписи не было.
— Нашли в кабинете сегодня утром, — пояснил Ришар.
— Здесь тот же почерк и та же бумага, что и в Приложении, — заметил я.
— Так и есть, — согласился Моншармен.
— Это вам ни о чем не говорит?
— Только, что мы все еще являемся жертвами розыгрыша, который уже слишком затянулся, — равнодушно сообщил Ришар.
— Господа, это не розыгрыш, и не Призрак, — начал я. Затем я настоятельно советовал им серьезно отнестись к приложению. В нетерпеливом молчании они выслушали меня, а я рассказал им все, что знал. Так твердо, как только мог, я убеждал их, что с Призраком, кто бы он ни был, и как бы ни назывался, беспечность недопустима, что несколько жизней находятся в опасности. Я настаивал, чтобы они снова приняли на работу мадам Жири и отказались от намерения занять пятую ложу. Но, прежде всего — я умолял их позволить Кристин Дааэ исполнять роль Маргариты в тот вечер. Я подумал, что вопрос денег пока потерпит.
