Жорж Сименон - В доме напротив
Это…
Должно быть, он был смешон в таком возбуждении.
Соня улыбнулась. На мгновение уголки ее губ приподнялись, но потом она бросилась в кресло, обхватив голову руками, и плечи ее задрожали.
Смеется она? Или плачет? Адиль бей недоверчиво смотрел, не решаясь подойти.
— Соня! Поднимитесь! Я хочу взглянуть вам в лицо… Стемнело, воздух стал черным как сажа.
— Я знаю! Я идиот! Я всегда был идиотом, так ведь? Идиотом, потому что у меня слезы выступали от нежности к вам, когда я держал вас в объятиях! Идиотом, потому что ревновал вас! И, уж конечно, я был идиотом, когда глядел на себя в зеркало и беспокоился, чувствуя, что у меня совсем нет сил…
— Замолчите! — взмолилась она, закрыв лицо руками.
— Потому что я говорю правду? Я ведь чуть было не замолчал навсегда, и отлично представляю себе вас, в этом самом кабинете, с моим преемником, а потом вечером в моей спальне.
Она вдруг отняла руки от лица, и это было так неожиданно, что он растерялся.
— Я велела вам замолчать!
Адиль бей никогда не представлял, что можно до такой степени побледнеть, и главное, никогда не думал, что за несколько секунд лицо может так измениться.
Это была совсем другая Соня. Глаза опухли, веки были влажными. Нос расширился, оттого что раздулись ноздри, а губы казались толстыми и кроваво-красными.
Она вовсе не была хороша в таком виде, и он простонал, охваченный стыдом:
— Соня…
— Нет. Дайте мне уйти.
Она и не думала о том, как выглядит, и не прятала лицо. Машинально протянула руку за сумочкой, чтобы взять платок, и так же машинально Адиль бей подал ей свой.
— Спасибо.
— Давайте поговорим, Соня. Но прежде всего успокойтесь.
Но она не успокоилась, как раз напротив! Ее охватил новый приступ истерики. Она плакала, как ребенок, судорожно вздрагивая всем телом и тщетно пытаясь глотнуть воздух открытым ртом. Она задыхалась. На это было страшно смотреть. Адиль бей пытался взять ее то за одну руку, то за другую, то погладить по лбу.
Она отталкивала его, бормоча перекошенными губами:
— Оставьте меня!
В какую-то минуту она так стиснула руки, что пальцы ее побелели.
— Умоляю вас. Соня!
Он боялся, что ей станет дурно. Все ее тело судорожно вздрагивало, выгибалось, съеживалось. Она не хотела, чтобы он утешал ее, с ненавистью отталкивая.
— Так дальше нельзя. Соня. Вы должны успокоиться. Вам станет легче, если мы поговорим.
Его трясло от волнения. В доме напротив г-жа Колина задернула занавески, очевидно собираясь зажечь пампу — Я, наверно, наговорил вам много грубостей. Нет, вы не пытались отравить меня, мне следовало это знать с самого начала и не сомневаться в вас…
Опять сквозь слезы на ее лице мелькнуло подобие улыбки. Соня понемногу успокаивалась и смотрела на него со странным выражением, в котором преобладала жалость.
— Это ведь так? Я ошибался? Скажите же! Клянусь, я вам поверю, что бы вы мне ни сказали. Я так люблю вас! Вы не понимаете… Казалось, что я блуждаю один, в пустоте. И вы так думали… А на самом-то деле я кружил вокруг вас… Вы были главным.
— Замолчите, — сказала она уже другим голосом. Ей стало лучше. Она была, конечно, все еще подавлена, но говорила уже спокойным, тихим голосом, как больная.
— Почему вы хотите, чтобы я замолчал? Я виноват?
— Да.
— Моя вина в том, что я люблю вас?
— Да.
Веки ее покраснели и распухли, и на щеках горели багровые пятна.
Чтобы быть к ней как можно ближе, он стал на колени и обнял ее ноги.
— Вы ведь не сделали этого. Соня?
— Сделала, — ответила она почти что шепотом.
— Но почему?
— Вы не поймете.
— Пойму, уверяю вас. Только не надо больше молчать. Можно я буду задавать вам вопросы? Мой предшественник?
Она выразительно моргнула, как бы говоря “да”, с бледной, но чуть насмешливой улыбкой.
— А я? Вы это сразу начали? Нет? Только когда стали моей любовницей? А почему вы согласились? Вы ведь не любили меня?
Она покачала головой, перевела дыхание и безнадежно всплеснула руками.
— Все это ни к чему, — сказала она со вздохом.
— Что?
— Наш разговор. Отпустите меня. Думайте что хотите.
Возвращайтесь на родину.
Она увидела, что глаза Адиль бея застыли и налились злобой. Почувствовав, что сейчас он опять вскочит, закричит, сломает что-нибудь. Соня, схватившись рукой за голову, умоляющим голосом сказала:
— Спокойнее, спокойнее.
— Я вас слушаю.
— Сядьте лицом ко мне. Не трогайте меня. Они едва видели друг друга, так как в комнате было совсем темно и свет падал только из освещенных окон дома напротив. Тишину нарушал грохот воды из водосточных труб. Иногда, через равные промежутки, на какой-то железный навес падали тяжелые капли.
— Ну, Соня?
— Значит, вы ничего не поняли? Он чувствовал, что она по-прежнему на грани истерики, но держит себя в руках, пытаясь даже улыбаться.
— Вы ходили с Джоном развлекаться?
— Не вижу связи.
— Ваш предшественник проводил ночи примерно так же, как он. Сперва напивался в баре. Потом на улице или где-нибудь в другом месте подбирал себе женщину, любую: работницу, служащую, девчонку или мать семейства.
Он смотрел на нее в горестном удивлении. «
— Это ведь очень много для нас — доллар, или несколько лир, или несколько франков! На это можно накупить еды в Торгсине, где есть все на свете, всегда, даже когда в кооперативах пусто!
Она говорила чуть ли не по слогам, часто переводя дыхание.
— Вы мне часто повторяли: “Здесь люди умирают с голоду! Но ведь здесь есть и другие, видите ли, и эти другие верят или хотят верить во что-то…»
Она заговорила громче. Напряженно вытянув шею, наклонилась к нему, в голосе ее звучали злые слезы.
— Все еще не понимаете? А знаете, сколько часов должен потратить русский человек, чтобы заработать на такую коробочку сардин, какую вы открываете каждый день, а потом оставляете в шкафу, где они гниют? Да целый рабочий день! Ваш предшественник, как вы его называете, набивал полные карманы коробками сардин, сахаром, печеньем. И раздавал их. За это женщины водили его к себе, иногда с согласия мужа. Я тоже ему понадобилась. Садясь за стол, он приговаривал: “Это положи в сумочку, малышка! Тебе это на пользу пойдет. В твоем возрасте надо набирать силы!»
Адиль бей смотрел на ее лицо, бледное пятно в темноте, потом переводил глаза на два освещенных окна по ту сторону улицы.
— Да, он меня уговаривал поесть. Он всегда добавлял, что для него это сущие пустяки! У него в стране… Вечно про свою страну! Вы тоже без конца мне об этом твердите. У вас в стране люди не мрут от голода. У вас в стране хлеба сколько угодно. У вас в стране… Так вот, не хочу я всего этого! Не хочу! Мне уже двадцать лет, и я не хочу, чтобы моя жизнь пропала зря. Моя мать умерла в нищете. Да вы, наверно, видели, как здесь люди умирают на улице… Вы ведь без конца твердили мне о нашей бедности.
