Жорж Сименон - В доме напротив
Он снова оказался возле дохлой лошади и с удивлением обнаружил, что опять находится на этой улице.
Не хватит ли на сегодня? Ему надо беречь силы. Главное — сохранять хладнокровие. В этом все! А хладнокровия у него достаточно. За всю прогулку паника охватывала его не более трех раз. Это случалось помимо его воли. Чисто физическое ощущение. Оно накатывало на него, даже когда он думал о чем-то совсем другом, накатывало, как боль, но болью это не было, просто что-то возникало в глубине его существа, в неопределенном месте, и тотчас же, словно повинуясь таинственному приказу, сокращались все мышцы.
— Пройдет! — говорил он, и все проходило.
Время от времени Адиль бей разговаривал сам с собой.
— Соня, должно быть, беспокоится…
Он ее отпустил на весь остальной день, ничего не объяснив. “Кто отравил предыдущего консула, она или не она?” — эта мысль преследовала неотвязно.
Надо бы узнать, не та ли уборщица работала и у него.
Г-жа Пенделли была права, когда говорила, что он становится отличным игроком в бридж.
И все-таки он был совсем один! Один у себя в квартире!
Один в городе! Один повсюду! Итальянское консульство опустело! Персидское консульство опустело! Он остался один, он, Адиль бей, в этом вымокшем городе, полном людей, прячущихся за окнами, ослепшими от кусков картона, вставленных вместо стекол.
Прежде всего тщательно осмотреть квартиру и точно отметить, где находится тот или иной предмет, иметь на случай надобности какие-то ориентиры…
Нет, у него не было сердечного заболевания, как он думал какое-то время, это от мышьяка расстроился весь организм. Надо сделать все, чтобы себя обезопасить.
Он поднялся по лестнице, почти не чувствуя одышки, и увидел в коридоре, возле крана, свою уборщицу с какими-то двумя бабами, и все трое молча проводили его взглядом, не поклонившись, как будто видели его впервые, хотя были соседками. Ну совсем как животные! Да нет, ведь животные-то обнюхиваются, встречаясь!
И вот так было во всем. Уборщица не здоровалась с ним по утрам, а вечером он не знал, когда она уходит. Она на него работала, он ей платил. Но все это не имело значения! Она приходила, делала в квартире все, что ей вздумается, и уходила. Соседи, которых он сотни раз встречал, проходили мимо него, как тени, касаясь его, толкая даже, но ничем не показывая, что знают его! Каждый сидел в своем углу, и он так же, как другие, только он был еще более одинок в своем углу, чем другие. Напротив него в другом углу жило семейство Колина, и он смотрел на них, как смотрел бы на рыб в аквариуме!
Только вот кто-то ему, в его угол, подсыпал мышьяк, и этот кто-то живет где-то в городе, ходит, дышит, входит к нему в дом, твердо решив, что он должен умереть через какой-то определенный срок. Собственно говоря, какой же срок ему определили? Ведь ему дают точные дозы! Человеку, который подсыпает мышьяк, известно то, что ему, Адиль бею, неизвестно, самое тайное, что есть на свете, — день его смерти! И этот человек видит, как он толстеет, обрастает болезненным, рыхлым жиром. Вот и г-жа Пенделли заметила, что он потолстел. А ведь он каждую неделю пьет у г-жи Пенделли кофе по-турецки. Его варят специально для него.
Он не мог заподозрить г-жу Пенделли, но если рассуждать логически, это могла быть она. И она вполне могла уехать в Италию, чтобы не быть здесь, когда он умрет.
А почему, вообще говоря, взялись только за турецкого консула? Почему не отравляют заодно и Пенделли? Почему не отравили Амара, хотя он-то вдобавок обкрадывал русских?
Адиль бей вошел в свой кабинет и увидел Соню, стоявшую там с широко раскрытыми глазами, такими задумчивыми, что он в то же мгновение почувствовал: что-то неладно.
Черт возьми! Неладно было то, что она здесь, хотя он сказал ей, чтобы она сегодня больше не приходила!
Ей было не по себе! Она в тревоге смотрела на него!
— Вы совсем промокли, — сказала она. На ней было пальто, сапоги из блестящей резины и шляпа, которую еще не успела снять.
— Что вы здесь делаете?
Она не сразу ответила, но не сводила с него своих светлых глаз.
— Я хотела узнать, не стало ли вам хуже.
— Неужели?
Настойчивость ее взгляда смущала. Соня никогда раньше так на него не смотрела. Она была в таком напряжении, что на миг ему показалось, будто она готова броситься ему в объятия.
— Отлично, значит, теперь вы можете уйти.
Она еще мгновение оставалась в неподвижности, сжимая в руках замок сумочки. Ее тонкая шея выделялась на черном фоне одежды. Консул собирался пройти мимо нее в спальню. Соня как будто немного успокоилась и, казалось, сейчас направится к выходу. Оба они уже сдвинулись было с места, как вдруг Адиль бей сделал неожиданно быстрый рывок и оба они застыли в изумлении. Адиль бей смотрел на Сонину сумочку, которую только что вырвал у нее, и теперь держал в своих руках. И Соня на нее смотрела. И ждала. Не спуская глаз с сумочки, он видел, как билась, трепетала ее грудь под тканью платья. Это напомнило ему фазана, в которого он когда-то, в Албании, запустил камнем, и тот бился в его руках: бешеное тиканье часов под перьями.
Он неуклюже открыл сумочку.
На потертой подкладке лежали плохая авторучка, носовой платочек, пуховка для пудры, два ключа, несколько бумажных рублей.
Соня стояла возле стула, и когда Адиль бей стал перебирать эти предметы, опустилась на него таким незаметным движением, будто скользнула. Теперь он рассматривал свою оказавшуюся там фотографию, которую совсем не помнил. Это было в Вене, возле теннисного клуба. В костюме из легкой серой шерсти, он стоял, опершись локтем о кузов маленькой спортивной машины, за рулем которой сидела дочь одного из служащих министерства иностранных дел. Обоим было весело, и оба, слегка улыбаясь, смотрели в объектив. На клумбу с тюльпанами падала тень брата девушки, державшего камеру. Все было так выразительно, что по этой тени, по этим улыбкам можно было сразу угадать слова:
— Не шевелитесь! Потом щелчок, смех, отъезд машины, партия в теннис на красном песке корта.
Соня ждала. И Адиль бей, не говоря ни слова, положил фотографию на письменный стол, а затем вынул из сумочки маленькую стеклянную трубочку и положил ее рядом со снимком.
Затем машинально закрыл сумочку и протянул ее девушке. Шумно дыша глубокими вдохами, он два раза подходил к окну, а потом наконец встал перед Соней, все еще сидевшей на стуле.
— Итак?
Она следила за ним взглядом, зрачки ее сузились, лицо побелело, черты заострились. Адиль бей не надеялся на ответ и совсем не знал, что делать. Он взял трубочку со стола. Ему не надо было даже нюхать ее, он знал, что это такое. Соня даже не пошевелилась. Не заплакала. Она просто сидела, покорная, а может быть, равнодушная.
