Стенли Эллин - Случай для психиатра. Легкая добыча. Одержимость кровью
— Да, но я…
— И разве не ты заставила меня сказать, что моя мать — дерьмо? Крикнуть тебе это вслух?
— Да, да, да, Боже! — подтвердила она, гнев заставил ее забыть страх. — И я была девчонкой на содержании у твоего отца. Девчонкой, уже пристрастившейся к бутылке. Той, на которой он обещал жениться, как только разведется!
— И ты поверила?
— Я хотела верить. До того дня, как ты вошел ко мне в номер.
— И что?
— А то, что это стало концом между мной и ним.
— Надо же. Жаль, что ты тотчас не поставила меня в известность, Скарлетт.
Она бешено затрясла головой.
— Нет. Я не хотела, чтобы ты получил меня такой, какой я была. Девчонкой ни с чем. Девицей легкого поведения. Были и другие причины. Я должна была стать кем-то другим. Кем-то, кого ты смог бы полюбить.
— Вот что называется благородным порывом, — сказал я, прижимая руку к сердцу, — Ты знаешь, меня прошибла слеза.
— Пит, — застонала она, — не говори так.
Она поднялась, приблизилась, прижалась ко мне, и я увидел в ее глазах слезы.
— Ты хотел знать обо мне все, не так ли? Хотел правды. А теперь, когда ты ее знаешь, ты находишь ее слишком тяжелой, чтобы верить? Верно?
Доктор Эрнст сочувственно смотрит на меня. Он вновь стал венской нянькой, псевдогангстерский облик исчез.
— Ach, so, — шепчет он. — Трогательная сцена. Очень волнующая.
— Я противоположного мнения, господин председатель, — запротестовал Ирвин Гольд. — Хотите, я скажу вам то, что думаю? У этой дамы так же помутился рассудок, как и у моего клиента.
— Естественно. Безумие, если можно так выразиться, связывает. Тем не менее она тронула мое старое сердце, мэтр. Подумайте только, что на заре своей жизни этот восторженный ребенок, птичка в золотой клетке…
— Господин председатель, золотая клетка — номер с окнами во двор в третьеразрядном отеле в Майами.
А эта маленькая шлюха, уже отведавшая спиртного, старается разорить одержимого демоном агента по недвижимости, который предлагает ей все, что она пожелает, включая «бьюик», у которого на счетчике нет и пятнадцати тысяч миль.
— Но которая находит упоение в любви к мужчине высшего сорта.
— Какому мужчине? Боже, где вы его видите! Это же пятнадцатилетний мальчишка… Жалкий школьник с футбольным мячом в голове и неудержимой эрекцией.
— Но рослый и сильный, способный на большее, чем его сверстники, мэтр. Прекрасный принц для этой Золушки. Источник ее вдохновения. И как только пересеклись их пути, она переменилась, обреченная на прозябание, решила высоко взлететь. Я нахожу это достойным умиления.
— Я мог бы согласиться с вами, господин председатель, если бы эта шлюха умерла в своей постели от коклюша или не знаю какой еще болезни, убившей девушку в «Истории любви». И если бы она носила фланелевую сорочку и сжимала библию, испуская свой последний вздох. Но если вспомнить, что она умерла от пули 38-го калибра в ванной комнате обвиняемого и была одета как звезда порнофильма, я не способен разделить ваши чувства.
— Не я здесь обвиняемый, мэтр.
Гольд быстро повернулся на месте и встал лицом ко мне.
— Ну что, Хаббен, может, вы нас немного просветите? Эта шлюшка с Фледжер-стрит столкнула вас с пути ударом сапога столь сильно, что вы пали ниже некуда. Тридцать лет спустя она чудесным образом объявляется в вашем отеле в Копенгагене, Бог весть откуда. Светская дама. Богатая. Начитанная. И кажется, единственная вещь, которая сидит у нее в голове с давних пор, это как вы с ней, взявшись за руки, идете по дороге к заходящему солнцу. Давайте, Хаббен, объясните нам. Что произошло?
Что произошло? Боль детства от рождения, распустившаяся, как ядовитый цветок, в том месте, куда медик страховой компании постоянно стучал пальцем… «Duodenum, — твердил он, — стресс действует, как наждачная бумага». И как он был прав! Теперь наждачная бумага перешла в атаку на все тело. Прилив, отлив. Прилив, отлив. Боль как волна, невыносимая в прилив и чуть отпускающая в отлив.
Вот что тут происходит, мэтр. Ну что, вы довольны?
— Оп-ля! — восклицает Вивьен.
Я открываю глаза. Занавеси задвинуты не полностью; бледное датское солнце просачивается сквозь них. Вивьен стоит рядом с кроватью и наблюдает за мной. Ее ночная рубашка на полу, рядом с моим одеялом. Она спрашивает:
— Ты позволишь воспользоваться твоей зубной щеткой?
— Боже! После подобной ночи ты спрашиваешь позволения?
— Простая вежливость. Знаешь, у тебя действительно помятый вид. Вся страсть ушла.
— Не совсем.
— Приятно слышать, чудо мое. У нас в запасе длинный день.
— Боюсь, что нет. Я здесь по делам, а дела уже закончены.
— Те, что связаны с Грандалем, а не со мной.
— У меня забронировано место на самолет в полдень, рейс на Нью-Йорк.
— Но заказ можно отменить. Ты ведь знаешь, что я лекарство, в котором ты уже давно нуждаешься, дорогой. И лечение только началось.
— Сожалею, Вив. Невозможно.
— Мучает совесть?
— Называй это как хочешь.
— Ты хочешь заставить меня поверить, что действительно напичкан всеми этими религиозными заповедями и псалмами, которые твоя дражайшая матушка заставляла тебя петь? А слюнявые поцелуи, которыми она одаривала тебя, когда ты шел в воскресную школу? Но теперь, Бубба, ты взрослый мальчик.
— Это я давно знаю.
— Потому ты, наверное, не думаешь, что Богу нечего больше делать, как считать твои смешные грешки, а?
— Ты хочешь посмеяться?
— Боже мой, я всего лишь хочу, чтобы ты ответил мне с большей убежденностью.
Ужасно, но она меня возбуждала. Не только потому, что стояла передо мной совершенно нагая, великолепная Церера, радостно ожидающая изнасилования, но еще и потому, что мы, кажется, настроены на одну и ту же эмоциональную волну. Я дошел до того, что полюбил ее сарказмы — живые, грубые, молниеносные; легкость слов скрывает трудность чувств.
Я поднимаюсь, усаживаюсь на край кровати.
— Вив, кроме смеха…
— Кроме смеха, дорогой, я думаю, что достойна того же, что и Карен. Или Рапунзель.
— Рапунзель?
— Да. Не прошло и двух недель. Очаровашка из Лондона с гнездышком любви на Керзон-стрит. Малышка с накладными волосами.
— Кристел! Как, черт возьми, ты можешь быть в курсе?
— Близость. Нью-Йорк, Париж, Лондон, — куда едешь ты, там и я. Я удивляюсь, что ты никогда не чувствовал моего дыхания за спиной.
— И ты все время была так близко от меня?
— Иногда так близко, что если бы ты обернулся, то погрузился бы в мой взгляд.
— Тогда почему ты ждала до сих пор, чтобы появиться?
