Жорж Сименон - Мари из Порт-ан-Бессена
— Одиль, конечно, совершеннолетняя, — заявил Пенсмен после того, как бросил взгляд на свою жену. — Я буду опекуном других, а Буссю — вторым опекуном.
Он говорил это так, как говорят, отправляясь с визитом и давая последние наставления: «Пивное, не суй пальцы в нос…»
Все было обговорено! Оставалось только поставить подписи! Пенсмен уже взялся за ручку двери, когда Мари произнесла:
— Я не нуждаюсь в опекуне…
— Да как же так! Как — не нуждаешься! Тебе семнадцать лет…
— Нет, дядя, уже три дня, как восемнадцать. Я хочу получить все права, как Берта.
— Кто эта Берта?
— Девушка из Порта. Она мне объяснила…
Было очевидно, что назревает ссора. Пенсмен покраснел от гнева. Его жена тряслась от негодования.
— Порядочной девушке незачем становиться независимой…
— А мне незачем становиться порядочной девушкой. Ты идешь, Одиль?
Она увлекла сестру за собой внутрь, где, как в церкви, были пустые скамьи, зеленоватые голые стены и что-то вроде прилавка на возвышении, за которым какой-то человек перебирал бумаги.
Буссю и Пенсмен тоже, в свою очередь, вбежали вслед за сестрами.
— Послушай, Мари… Одиль! Ты-то поумнее ее.
Место не было ни торжественным, ни внушительным.
— Извините, мсье, — сказала Мари человеку с бумагами, — вы не могли бы мне сказать, где тут найти не очень дорого адвоката?
К счастью, они прибыли раньше времени! Они могли обсуждать свои дела, никому не мешая. Мари чуть было не получила оплеуху от Пенсмена, но того вовремя удержала жена.
Вошли какие-то люди, сначала — лысый мужчина, усевшийся в углу в ожидании своей очереди, потом две рыночные торговки, оставшиеся стоять в глубине зала.
Мари в коридоре, еще более грязном и холодном, чем судебный зал, нашла адвоката в черной мантии, совсем молодого, с усиками под Чаплина.
— Вот… Я хочу, чтобы вы пошли со мной и помогли мне получить все права.
Сколько вы с меня возьмете?
И теперь адвокат с широкими рукавами разговаривал с Пенсменом и Буссю, пытаясь их успокоить. Он обещал Мари взять с нее не больше пятидесяти франков.
С улицы доносился очень далекий шум; в суде становилось то очень холодно, то слишком жарко; все изнывали, не зная, куда себя деть. Скамейки были слишком малы для тетушки Пенсмен. Буссю, наевшийся улиток, испытывал жажду, и ему очень хотелось выйти пропустить стаканчик.
Наконец появился некий господин с желтыми зубами и учтивым видом, он уселся за стол, и адвокат стал с ним говорить, то и дело показывая на Мари взглядом.
— Другие дети — Жозеф, Юбер, Улитка — отсутствовали, но и о них шел разговор. Позвали Пенсмена, потом Буссю. Беседа шла тихо. Новые посетители заняли места на скамейках и пытались понять, что происходит.
— Мадмуазель Ле Флем…
Одиль вышла вперед.
— Ваше имя Мари Ле Флем?
— Нет, я Одиль…
Тогда подошла Мари.
— Вы желаете подтвердить совершеннолетие? Вам восемнадцать лет, как следует из записей гражданского состояния…
— И я хотела бы стать опекуном Улитки, — заявила она, бросая вызов своим дядьям и тетке. — А моя сестра могла бы стать опекуном мальчиков…
Об этом вопрос вообще не ставился. Секретарь суда растерялся. Стали перечитывать бумаги, искать другие, недостающие. Пенсмен, стоя перед судьей, потерял дар речи и подталкивал жену, чтобы говорила она.
Мари следила таким взглядом за адвокатом, как сделавший ставку на бегах не отрывает глаз от своей лошади на беговой дорожке.
— Главное, не поддавайтесь моей тетке. Я вам дам на двадцать пять франков больше…
Через полчаса все было закончено. Конечно, предстояло еще выполнить множество формальностей, но Мари стала, так сказать, полностью независимой.
— Идем! — сказала Мари сестре, беря ее за руку.
И, не попрощавшись с родственниками, с достоинством вышла. На улице она взглянула на церковные часы и объявила:
— У нас до автобуса осталось время поесть пирожных.
Они съели их, затем сели в плохо освещенный автобус и устроились сзади.
Одаль спросила:
— Зачем ты все это сделала?
— Затем!
— Ты слышала, что они сказали? Ничего нельзя продать, ничего вынести из дома или с корабля до того, как…
— Ну, так!
Поскольку они проезжали мимо церкви в Порт-ан-Бессен, Мари перекрестилась, украдкой повернувшись к кладбищу. В этот момент позади блеснул свет автомобильных фар; перед набережной свет больше не был виден, и Мари не стала снова оглядываться.
— Идем домой, — решила она.
Они перешли через разводной мост и добрались до своего дома; было холодно, и Одиль, прежде чем раздеться, стала искать старую газету, чтобы разжечь огонь.
— У тебя есть еда?
— Несколько селедок…
— Приятного аппетита. А мне надо идти в кафе. Хозяин убежден, будто я только и делаю, что прогуливаюсь… Если бы!
Машина не обогнала автобус потому, что остановилась у первых домов города.
— В котором часу возвращается твой отец? — спросил Шателар.
Марсель, с рукой на перевязи, посмотрел на воду в гавани.
— С приливом… Не раньше девяти или десяти часов.
— Ну, тогда иди к себе и поменьше болтай… Ты понял? Если он не вернется к десяти часам, ты ляжешь как ни в чем ни бывало.
Шателар глядел на неловко вылезающего из машины смущенного мальчишку, не знающего ни что сказать, ни как поблагодарить.
— Иди, чтобы тебе никто не встретился…
— Я вам… и — Ладно, в другой раз. Спокойной ночи!
Он нажал на газ. Ему нужно было сразу развернуться, но он проехал до конца набережной, миновав кремовые шторы «Морского кафе». Он включил заднюю скорость и развернул машину. Вместо того чтобы сразу же уехать, он вышел и сделал несколько шагов по тротуару.
У второго окна уголок шторы не опускался отвесно, и через щель можно было заглянуть внутрь.
Шателар прошел мимо раз, другой, различая в окне голубоватые силуэты в прокуренном воздухе. Наконец он подошел к окну. Не увидев белого передника Мари, он наклонился и, убедившись в отсутствии прохожих, прислонился лбом к стеклу.
Но, оглядев пустынный тротуар справа и слева от себя, он упустил из виду, что нужно посмотреть еще и назад; Мари, только что миновавшая разводной мост, внезапно остановилась, глядя на него.
Она, однако, не была удивлена. Нет! Мари словно ощутила давно ожидаемую радость, которая пришла чуть раньше, чем она на это рассчитывала. Она улыбалась, и в ее улыбке не было иронии, но не было и торжества. Совсем напротив, в ней вдруг обнаружилась некая серьезность, может быть, грусть.
Он продолжал смотреть! Он ее не видел! Поскольку часть зала ускользала из поля его зрения, он ждал, полагая, что Мари вот-вот появится из того угла.
Он наблюдал за усевшимися за столы стариками, за хозяином, крутившим ручку радиоприемника, потому что настал час новостей.
