Констан Геру - Замок Шамбла
– Она осмелилась на большее, графиня, — серьезно ответил Жак.
Она продолжила с презрительною улыбкой:
– Любопытно узнать, что она еще такого сказала.
– Она объявила, что ей известен убийца ее брата.
Госпожа Марселанж побледнела.
– Она назвала его? — холодно спросила графиня.
– Да, ваше сиятельство.
– И какое же имя она назвала?
– Жак Бессон.
Это имя, произнесенное будничным тоном и с бесстрастным выражением лица, словно громом поразило обеих женщин. Воцарилось гробовое молчание, нарушаемое лишь их взволнованным прерывистым дыханием. Жак сидел с каменным лицом и ждал, что же еще спросит графиня. Немного придя в себя, она продолжала:
– Судя по вашему спокойствию, к этим словам отнеслись так, как они того заслуживают, то есть как к плоду болезненного воображения этой женщины.
– Напротив, это заявление прозвучало так, словно в зале взорвалась бомба, поскольку госпожа Тарад зачитала строки из письма, которое два месяца назад написал ей сам Луи де Марселанж.
Графиня поняла всю важность этих слов, поскольку признание жертвы должно было вызвать серьезные подозрения против того, кого покойный незадолго до смерти назвал своим убийцей. Она пришла в ярость, от ее напускного спокойствия и ироничной улыбки не осталось и следа.
– Глупости! Ложь! Выдумка! Одного моего слова достаточно, чтобы заставить ее замолчать! — вскрик— нула она взволнованным голосом и тут же добавила: — С какой стати госпожа Тарад назвала мое имя? Наверно, потому, что я когда-то осадила эту выскочку и поставила на место?
– Она сказала гораздо больше, графиня.
– На что же она осмелилась?
– Она заявила, что настоящие преступники, те, осуждения и наказания которых она станет добиваться изо всех сил, — графини де Шамбла.
– Вот негодяйка!
Наступило долгое молчание, во время которого Жак и Мари Будон, присутствовавшая при этой сцене, обменивались тревожными взглядами, испуганные этой вспышкой бешенства. Госпожа Марселанж сидела в кресле, оцепенев от страха.
– Негодяйка, негодяйка! — продолжала сквозь зубы шипеть графиня.
Наконец ей удалось смирить свой гнев, и она спросила Жака твердым голосом:
– Кто при этом присутствовал?
– Прокурор, судебный следователь, бригадир, врач, вскрывавший… — Бессон не смог произнести слово «труп» и продолжал: — Потом еще родственники господина Марселанжа.
– И как же они отреагировали на это безумное обвинение?
– С изумлением, — ответил Жак.
– Но они его отвергли?
– Не могу вам точно сказать.
– Стало быть, вас там не было?
– Не было, графиня.
– А кто тогда рассказал вам все эти подробности?
– Лардерольский мэр.
– Берже? Я хочу видеть его. Он должен во всех подробностях передать мне слова этой женщины. Я желаю знать, как и на кого она при этом смотрела и как она себя вела. Мари, — сказала графиня служанке, — завтра же на рассвете пошли к нему кого-нибудь.
Потом, скрестив руки на груди, она воскликнула, сверкая глазами и нахмурив брови:
– Вот как! Эта женщина осмеливается выступить против меня! Против меня, урожденной де Шамбла, графини ла Рош-Негли! О! Но она очень скоро узнает, что значит сразиться со мной, я в том клянусь!..
Она хотела продолжить, когда вдруг ее перебила дочь. Она вдруг бросилась к ногам изумленной графини и с неподдельным страхом проговорила:
– Матушка, матушка! Не обманывайте себя, мы погибли.
Графиня посмотрела на нее с искренним удивлением.
– Да, погибли! — продолжала госпожа Марселанж. — Перед нами разверзлась бездна, еще один шаг, и мы рухнем в нее. Напрасно вы кричите: глупости, выдумки, ложь! Это только слова, слова пустые, которые не обманут ни меня, ни их, ни вас саму, потому что мы все прекрасно знаем правду, правду страшную, правду кровавую. Матушка, верьте мне, над нами сгущаются темные тучи, не будем же ждать, пока разразится гроза. Умерьте свою гордыню и ненависть, и, не теряя ни минуты, бежим, бежим отсюда, потому что я чувствую, как сердце стынет в моей груди, я чувствую, что мы погибли, матушка, мы погибли!
Графиня долго смотрела на свою испуганную, задыхающуюся от ужаса дочь, а потом отвечала тоном, нисколько не похожим на причитания госпожи Марселанж:
– Право же, Теодора, я тебя слушаю и спрашиваю себя, кто же со мной говорит: урожденная де Шамбла или Марселанж? Уж не переменила ли ты душу, изменив имя?
– О! Послушайте, матушка, — возразила госпожа Марселанж, — говорите и думайте обо мне все, что хотите, но я не могу потворствовать вашему эгоизму и алчности. Меня теперь мало волнует, Шамбла я или Марселанж, и думаю я теперь только об одном: нужно как можно скорее отсюда бежать. Я вздохну свободно только за границей. Повторяю, матушка, поверьте, опасность все ближе подступает к нам, я чувствую ее. Скоро она обрушится на нас, и тогда будет уже поздно!
Говоря эти слова, госпожа Марселанж продолжала сжимать колени своей матери.
– Мне бежать?! Бежать от этой женщины?! Никогда! — вскрикнула неумолимая графиня.
Она добавила, поднимая дочь, которая бессильно упала в кресло:
– Если бы я боялась только суда, я, может быть, и уступила бы, но не из страха, а из любви и сострадания к тебе, Теодора. Но унизиться до того, чтобы трепетать перед какой-то там Марселанж, до того, чтобы испугаться угроз женщины, которая должна преклоняться передо мной как вассалка, — о нет! Этого я не сделаю никогда, никогда, говорю тебе, если бы даже речь шла о моей жизни… и о твоей, дочь моя.
– Ах, матушка, матушка! — прошептала госпожа Марселанж, закрыв голову руками. — Ваша гордыня нас погубит.
– Может быть, — отвечала графиня после некоторого молчания, — но я могу вынести все, кроме мысли бежать от нее и знать, что она торжествует. Знаешь, если бы там, за дверью, стоял палач, готовый схватить меня и тащить на эшафот, я бы не отступилась.
Графиня произнесла эти слова с достоинством, которые придали ее словам что-то благородное и величественное. Все поняли, что бесполезно противостоять этой железной воле. Однако госпожа Марселанж подняла голову, и в ее глазах сверкнула надежда.
– Матушка, — сказала она графине, — в этом споре речь шла только о нас с вами.
Графиня с изумлением посмотрела на дочь. Она не поняла смысла ее слов.
– Мы, матушка, забыли только того, кто больше всех подвергается опасности в этом деле, — Жака Бессона.
Бессон поблагодарил Теодору спокойным взором.
– Жака? — прошептала графиня.
– Да, матушка, Жака, которому в эту минуту угрожает опасность. Жака, против которого станут собирать улики и который не сможет защититься ни знатным именем, ни огромным богатством, ни связями. Ему не остается ничего другого, кроме как бежать.
