Жорж Сименон - Мегрэ и Долговязая
— Вероятно.
— Она не выходила из дома до обеда?
— Я не слышал, чтобы она выходила.
— Значит, насколько вам известно, она не выходила?
Он кивнул.
— Звонила она кому-нибудь по телефону?
— У нас в доме один телефонный аппарат. Он в моем кабинете, она им не пользовалась.
— Чем вы докажете, месье Серр, что деньги, обнаруженные мною в сейфе, только ваши, а не ваши и вашей жены?
Совершенно спокойно, все с тем же утомленным или презрительным видом зубной врач вытащил из кармана зеленую записную книжку и протянул ее комиссару. Ее страницы были покрыты мельчайшими цифрами. С левой стороны наверху стояла буква «Н», справа буква «М».
— Что означает «Н»?
— Наше. То есть моей матери и мое. Деньги всегда у нас были общие, мы не различали, что принадлежит ей и что мне.
— Буква «М», наверное, означает Мария?
— Вы правы.
— Одна цифра здесь повторяется через определенные промежутки.
— Это ее участие в расходах на хозяйство.
— Она вам платила каждый месяц сумму, истраченную на ее содержание?
— Если хотите. На самом деле она мне не платила, потому что ее деньги лежали в сейфе, но ее счет соответственно уменьшался.
В течение нескольких минут Мегрэ молча перелистывал страницы записной книжки, потом встал и прошел в соседний кабинет, где инспектора, словно школьники в классе, сразу приняли очень деловой вид.
Он тихим голосом дал какие-то инструкции Жанвье.
Когда он вернулся к себе в кабинет, Серр, который не двинулся с места, только что закурил одну из своих длинных сигар и пробормотал довольно бесцеремонно:
— Вы разрешите?
Мегрэ хотел было ответить «нет», но лишь пожал плечами.
— Вы подумали об этом втором стекле, месье Серр?
— Я не ломал себе голову по этому поводу.
— Напрасно. Лучше бы вы нашли приемлемое объяснение.
— Я его не ищу.
— Вы продолжаете утверждать, что только один раз вставляли стекло в окне вашего кабинета?
— На следующий день после грозы.
— Хотите, мы удостоверимся в метеорологической службе, что в Нейи не было грозы в ночь со вторника на среду?
— Бесполезно… Если только это доставит вам удовольствие. Я говорю о грозе на прошлой неделе.
— На следующий день вы пошли в москательную лавку на улице Лоншан и купили там стекло и замазку.
— Я уже говорил вам об этом.
— Вы утверждаете, что с тех пор не заходили в этот магазин?
И Мегрэ подвинул ему фото учетной книги.
— Как вы думаете, зачем им понадобилось второй раз записывать в книгу эту покупку стекла и замазки?
— Не знаю.
— Почему торговец заявляет, что вы приходили к нему в магазин в среду, около восьми часов утра?
— Это его дело.
— Когда вы в последний раз пользовались своей машиной?
— В прошлое воскресенье.
— Куда вы ездили?
— Мы с матерью катались часа два или три, как обычно по воскресеньям.
— В каком направлении?
— В сторону леса Фонтенбло.
— Ваша жена была с вами?
— Нет. Она себя неважно чувствовала.
— С разводом уже было решено?
— У нас никогда не было речи о разводе. Она устала, у нее была депрессия. Она не всегда ладила с моей матерью. С общего согласия было решено, что она поедет провести несколько недель или несколько месяцев у себя на родине.
— И все-таки она увезла с собой свои деньги?
— Да. Потому что могло случиться и так, что она не вернется. Мы уже не дети. Мы способны хладнокровно смотреть на жизнь. Хотели проделать нечто вроде опыта.
— Скажите, месье Серр, чтобы проехать в Амстердам, надо ведь пересечь две границы, не так ли? Французские таможенники довольно строго относятся к вывозу капиталов. Ваша жена не боялась, что ее золото обнаружат и конфискуют?
— Я обязан отвечать?
— Думаю, что это в ваших интересах.
— Даже если я рискую тем, что меня станут преследовать по суду?
— Это будет, наверное, не так серьезно, как обвинение в убийстве.
— Ну хорошо. В одном из чемоданов моей жены было двойное дно.
— Специально для этого путешествия?
— Нет.
— Она уже раньше пользовалась этим чемоданом?
— Несколько раз.
— Чтобы проезжать через границу?
— Да, через бельгийскую границу и один раз через швейцарскую. Вы, конечно, знаете, что до последнего времени было легче и выгоднее покупать золото в Бельгии и особенно в Швейцарии.
— Вы признаете, что участвовали в этой перевозке капиталов?
— Признаю.
Мегрэ встал и снова пошел в комнату инспекторов.
— Можешь зайти ко мне на минутку, Жанвье?
Потом, вернувшись к себе, обратился к Серру:
— Мой инспектор зарегистрирует эту часть нашей беседы. Повторите ему, пожалуйста, в точности все, что вы мне только что сказали. Пусть он подпишет свои показания, Жанвье.
Мегрэ вышел, спросил у Ваше, в какой комнате сидит переводчик. Это был маленький человечек в очках, он отстукивал перевод прямо на машинке и иногда останавливался, чтобы заглянуть в словарь. Писем было не меньше сорока, большинство состояло из нескольких листков.
— С чего вы начали?
— С начала. Дошел до третьего письма. Все три написаны больше двух с половиной лет тому назад. В первом эта дама рассказывает своей приятельнице, что она выходит замуж, что ее будущий муж очень утонченный, представительный, принадлежит к крупной французской буржуазии и что мать его похожа на какую-то картину из Лувра, уж не помню какую. Могу сказать вам, какого художника.
Он перелистал страницы.
— На картину Клуэ[5]. В ее письмах речь все время идет о живописи. Когда она говорит о погоде, то вспоминает Моне или Ренуара[6].
— Я хотел бы, чтобы вы теперь начали с конца.
— Пожалуйста. Вы знаете, если я даже буду работать всю ночь, мне не кончить до утра.
— Потому я и прошу вас начать с конца. Последнее письмо написано когда?
— В прошлое воскресенье.
— Можете мне его быстро прочесть?
— В общих чертах могу. Подождите.
«Дорогая Гертруда, Париж никогда не был так великолепен, как сегодня утром, и я чуть не поехала с Г. и его матерью в лес Фонтенбло, который, должно быть, расцвечен всеми чудесными красками Коро и Курбе[7]…»
— Много еще про это великолепие?
— Пропустить?
— Пропустите.
Переводчик пробегал глазами письмо и шевелил губами, как во время церковной службы.
— Вот:
«Я думаю о том, какое впечатление произведет на меня наша Голландия с ее пастельными тонами. Теперь, когда приближается решительный момент, я чувствую, что начинаю трусить.
