Джон Карр - А потом - убийство!
И в эту привычную жизнь, как камень в воду, обрушилась Тилли Парсонс — хихикая, болтая и формулируя собственные законы.
«Самым высокооплачиваемым сценаристом» оказалась низенькая, коренастая, энергичная женщина лет пятидесяти с небольшим. Ее уверенность захватывала окружающих. Хотя у нее всегда был такой вид, будто губы она подкрашивала в темноте и оттого помада всегда частично оказывалась на щеке или подбородке, ее можно было назвать женщиной с шармом. Она вечно толковала о похудении, а в ресторане киностудии «Пайнем» всегда требовала самые немыслимые сочетания блюд.
— Бараньи отбивные с ананасом, — скрипела она, как птица коростель, своим грубым, прокуренным голосом. — Да-да, вот именно! Далмация Дивайн обычно ела то же самое в добрые старые времена, и ничего вкуснее с тех пор не придумали. За две недели она похудела на тринадцать килограммов, с шестидесяти шести до пятидесяти трех, представляете? Я намерена последовать ее примеру. Видите ли, я всегда худею, когда работаю.
И она действительно работала.
Вначале она прочитала сценарий «Шпионов на море» и впала в транс. Затем она сообщила мистеру Хаккетту — к его удовольствию, — что сценарий ужасен, но она думает, что сумеет его выправить. Несмотря на молитвы и проклятия Говарда Фиска и Уильяма Картрайта, ей был дан зеленый свет.
Тилли Парсонс засучила рукава и принялась за работу. Она правила сценарий, попутно выпивая литры кофе и выкуривая массу сигарет «Честерфилд», отчего воздух в ее кабинете становился сизым от дыма. Но, несмотря на ум и обаяние, иногда только добродушие спасало ее от расправы. Дело в том, что Тилли Парсонс была патологически неграмотна. У нее образовалась привычка неожиданно вламываться в кабинет к соседям и в ту же секунду спрашивать, как пишется то или иное слово. От ее милой привычки Уильям Картрайт всякий раз подпрыгивал чуть ли не до потолка.
— Тилли, ради всего святого, почему бы не взять словарь? Или тебе лень листать страницы?
— Извини, Билл. Ты занят?
— Да.
— Я больше так не буду. Так как надо писать — «преувеличенный» или «приувеличенный»?
Потом она сдвигала его бумаги в сторону, усаживалась на край стола и болтала до тех пор, пока ее не выпроваживали насильно.
Нельзя отрицать, что она многому научила Монику Стэнтон. Упрямая и последовательная Тилли прониклась к Монике симпатией. Картрайту, который сам был усердным и добросовестным работником, пришлось признать: Тилли известны все тонкости и приемы их скучной профессии. А Моника…
В двух соседних кабинетах за закрытыми дверями стучали и звенели машинки. Картрайт понимал: надо опустить светомаскировочные шторы — или прекращать работу и идти домой. Однако он был так озадачен и подавлен, что ни на что не находил в себе сил. Мы все бываем в подобном настроении. Моника…
Слушая стрекот ее пишущей машинки, он представлял ее себе во плоти. Вот она склонилась над столом, выпятив пухленькую верхнюю губку. Широко расставленные глаза устремлены на лист бумаги в каретке; из-за сигареты в углу рта вид у нее умудренный и искушенный, кроме тех случаев, когда дым попадает ей в глаза; она нетерпеливо постукивает по полу носком туфли; и она по многу раз перепечатывает одно и то же. Когда он впервые увидел ее, то сразу понял, что она ему нравится. Через час после знакомства им овладело тревожное чувство, что он в нее влюбляется. За сорок восемь часов…
Плохо! Он чувствовал себя школьником. Сердце сильно колотилось в груди; и нервы реагировали как-то странно…
Белая дверь распахнулась с грохотом, слышным на другом конце здания.
— Билл! — заскрипела Тилли Парсонс. — Как надо писать: «преувеличенный» или «приувеличенный»?
3Тилли вломилась к нему из коридора, чтобы не отвлекать Монику. Помада опять размазалась по щекам. На левой руке, сжимавшей дверную ручку, она носила крупное золотое обручальное кольцо; в Штатах у нее был муж, которого никто никогда не видел, однако многим бы показались циничными ее взгляды на брак.
— Привет, привет! — хриплым, прокуренным голосом воскликнула Тилли и улыбнулась. — Что, напугала я тебя?
Картрайт с трудом поборол волну раздражения.
— Нет.
— Уверен, дорогой?
— Да. Но ты постепенно доведешь меня до психушки. На той неделе я уже говорил тебе, что надо писать «преувеличенный». Если только великие умы за этот срок не исправили правописание, оно таким и осталось.
Тилли рассмеялась — грубовато, но не без обаяния.
— Так и думала, что ты это скажешь… Занят?
— Нет.
Тилли хитро посмотрела на него; на ее скуластом лице играла полуулыбка. Потом она направилась к его письменному столу. Осторожно смахнув страницы рукописи на пол, она взгромоздилась на стол, порылась в кармане и извлекла оттуда сигарету.
— Не возражаешь, если я у тебя посижу?
— Сиди.
— Хочешь «Честерфилд»?
— Нет, спасибо. Вот моя отрава. — Билл понял, что в его настроении нужны героические меры. Пробежав взглядом по ряду трубок, он выбрал пенковую в виде черепа, бережно погладил ее и набил табаком.
— Увы, бедный Йорик, — заявила Тилли, наблюдавшая за его действиями. — То есть… что за вид для воспаленных глаз!
— Тилли, это очень красивая трубка. Кстати… тебе бы понравилось, если бы тебя поцеловал бородатый мужчина?
— Это что, предложение? — заинтересовалась Тилли, закуривая сигарету и не дожидаясь, пока он чиркнет для нее спичкой.
— Не совсем. То есть… ты, конечно, свет моей жизни…
— Чепуха! — решительно возразила Тилли. Однако тон ее был немного другой, чем обычно, когда они пикировались. Она говорила серьезно и даже немного рассеянно. С тех пор как она вошла, Картрайт чувствовал: ее что-то гнетет и мучает. Она с силой ударила себя по ляжке; в сумерках светил огонек ее сигареты. — В чем дело, милый? — спросила она другим тоном. — Похмелье замучало?
— Да.
Тилли склонилась вперед. На лице ее появилось такое таинственное выражение, что Картрайт инстинктивно оглянулся — убедиться, что их не подслушивают. Она подняла брови и посмотрела на него в упор. Потом воровато показала на дверь, ведущую в кабинет Моники.
— Неужели?..
— Да.
Тилли задумалась. Лицо сделалось еще загадочнее, еще таинственнее. Спрыгнув со стола, она на цыпочках подошла к закрытой двери в кабинет Моники и прислушалась. Яростный шквал ударов по клавишам, видимо, удовлетворил Тилли. Так же на цыпочках она прошла назад, склонилась над Биллом и воззрилась ему в лицо. Ее манеры обезоруживали. Когда речь шла о пустяках, она говорила своим обычным, хрипловатым голосом; если разговор заходил о чем-то важном, она немедленно понижала голос до шепота, сопровождая свои высказывания выразительными гримасами.
