Джон Карр - Смерть в пяти коробках
– Мне плевать, как поступают настоящие леди, – буркнул Мастерс. – Главное, возможно ли такое практически? Что скажете, доктор?
– Учитывая все вышеприведенные факторы… – начал было Сандерс, собираясь с мыслями, но Марша накинулась на него.
– Прекратите, бога ради! – вскричала она. – Вчера вечером я остановила вас на улице ночью, попросила подняться со мной наверх и впутала неизвестно во что! Вы пошли, не задав мне ни единого вопроса. Более того, вы сразу взяли руководство в свои руки; и мне показалось, что вы самый славный на свете. И как же вы теперь заговорили! Какие-то противные «данные», какие-то мерзкие «вышеприведенные факторы»! Ну почему так трудно оставаться самим собой? Почему нельзя просто выразить свое мнение, просто по-человечески сказать «да» или «нет»? А вы… Вам задают простой вопрос, а вы морщите лоб, и поднимаете палец, и даже прищуриваетесь – ни дать ни взять дельфийский оракул!
Сандерс покраснел до корней волос.
– Я начинаю жалеть о том, что согласился вам помочь, – процедил он сквозь зубы.
Марша смерила его ледяным взглядом:
– В самом деле?
– А ну-ка, заткнитесь оба! – строго приказал Г. М. молодым людям. Оглядев всех, он продолжил: – Прежде всего надо все-таки ответить на вопрос. У меня есть собственное мнение, но я хотел бы выслушать и тебя, сынок. Как по-твоему, могла она выплюнуть атропин изо рта?
– Такое возможно, – заявил Сандерс, – при условии, что она сумела достать достаточное количество чистого атропина, в чем я сомневаюсь. А вот вам и два «человеческих» довода. Первое. Если миссис Синклер отравила коктейль в самом шейкере, зачем она потом его вымыла? Она ведь предположила, что яд влили в шейкер. Зачем ей сразу наталкиваться на противоречие? Мой второй и самый главный довод: данный способ нелеп. Попробуйте заявить в суде, что она выплюнула яд! Присяжные осмеют вас, а защита камня на камне не оставит от ваших доказательств.
Вот, получай, подумал он.
Г. М. с трудом поднялся с подножки и начал забираться в машину.
– Мне срочно нужны брюки, – проворчал он. – Хорошенькое будет дельце, если я подхвачу воспаление легких и умру! Без меня вам ни за что не выбраться из лабиринта. Интересно, понимаете ли вы, насколько все плохо?
– Я бы так не сказал, сэр. – На лице Мастерса появилась самодовольная улыбка. – Наоборот, могу похвастать, что я уже свел концы с концами, за исключением… кхм!.. нескольких мелких деталей. Разумеется, я не жду вашей помощи. Дело не совсем в вашем вкусе… Не помню, говорил ли я вам, как продвигается расследование?
Он наскоро изложил события утра. Злорадное выражение на лице Г. М. проступило еще явственнее.
– Вот так, сэр Генри. Я не виню вас в том, что вы переоценили сложность дела; возможно, вы озадачены…
– Озадачен? – удивился Г. М. – Кто озадачен? Только не я. Если вы считаете, будто я блефую, я вам докажу. Я расскажу вам все, что вы в состоянии объяснить, а заодно и то, что оказалось вам не по зубам. Вы поняли значение четырех часов, деталей от будильника, увеличительного стекла и искусственной руки. Вы знаете, почему в холле квартиры миссис Синклер висит неоконченный набросок Россетти, а в гостиной – Рембрандт. Вы можете объяснить и негашеную известь с фосфором; только вы не понимаете, какое они имеют к ней отношение. И потому вы ужасно растеряны. И даже если принять за аксиому, что Фергюсон действительно существует, вы ни за что на свете не догадаетесь, какое он имеет отношение к делу, не говоря уже о том, как он исчез с места действия. – Г. М. рассеянно покосился на лобовое стекло машины. – Хм! Фергюсон и миссис Синклер. Они, сынок, – два сцепленных между собой кусочка мозаики. Вы любите складывать головоломки, Мастерс? Там есть одна общеизвестная хитрость. Скажем, у вас есть много кусочков, которые подходят друг к другу. Но имеется и парочка лишних, причем ни один из них не ложится в узор. Что же делать? Вы складываете два лишних кусочка вместе, чтобы проверить, не подходят ли они друг к другу. Попробуйте сложить вместе Фергюсона и миссис Синклер, просто ради интереса.
– Сложить? Как?
Г. М. подмигнул Сандерсу:
– Теперь ты, сынок. Если я правильно информирован, ты первый говорил с Фергюсоном после того, как нашли труп?
– Да, вроде бы.
– Угу. Он что-нибудь сказал? Отпускал какие-нибудь замечания?
Сандерс задумался.
– Да. Сказал, что так и знал, а еще сообщил, что в числе гостей Бернард Шуман.
– Больше ничего?
– Да, – вдруг вспомнил Сандерс. – Он вдруг спросил: «Что с дамой?» Я подумал, он имеет в виду мисс Блайстоун, но Фергюсон отчего-то разозлился и недвусмысленно заявил, что имеет в виду темноволосую даму наверху, миссис Синклер. Потом он поспешил на четвертый этаж.
Г. М. закрыл глаза.
– Вот как! Видите, Мастерс, между ними двоими уже прослеживается связь. Я на это надеялся. Возможно, ниточка слишком слабая, однако она может привести нас от гипотез к доказательствам. Вспомните все, что вам известно о негашеной извести и фосфоре. Вспомните все, что вам известно о Фергюсоне. Вспомните все, что вам известно о миссис Синклер. А потом свяжите воедино, как связку сосисок; я очень удивлюсь, если после тщательных размышлений вы не сумеете догадаться о том, кто такой Фергюсон и как он исчез из запертого дома.
Наступила тишина.
– Вот это да! – выдохнул Мастерс. – Вы попали в самую точку! Никаких сомнений. Все ясно как божий день!
Доктор Джон Сандерс переводил взгляд с одного мужчины на другого с таким маниакальным любопытством, какого никогда не испытывал прежде. Ему казалось, что у него сейчас лопнет голова.
Но пропасть, разверзшаяся между ним и Маршей Блайстоун, начала потихоньку уменьшаться. После того как Мастерс и Г. М. обменялись загадочными восклицаниями, Марша в буквальном смысле перешла на сторону Сандерса: теперь она стояла рядом, положив ему руку на плечо. А может быть, она вовсе не была так озадачена, как казалось? Молодой человек ничего не знал достоверно, потому что – как и вчера ночью – не мог разгадать, что написано у нее на лице. После гневной отповеди ее глаза стали такими же невыразительными, как у маски на саркофаге Шумана.
Но ее слова подтвердили их союз.
– Я все поняла, – заявила она. – Все ясно! Я, конечно, сама напросилась к вам в машину, но, раз уж вы меня пригласили, могли бы рассказать и поподробнее!
– Хорошо, – отрывисто согласился Г. М. – Залезайте!
Но сам он по-прежнему молчал, уставившись в ветровое стекло. Он молчал, когда Мастерс остановился у гаража и распорядился убрать с дороги давленые фрукты. Он молчал, когда переодевался в гимнастическом зале имени Гарибальди и даже когда заглушал денежными купюрами горестные вопли хозяина фруктовой тележки. Он раскрыл рот лишь в два часа пополудни, когда машина остановилась перед домом Феликса Хея на Грейт-Рассел-стрит.
