Морис Леблан - Канатная плясунья
Он поиграл револьвером.
— То вы поступите со мной, как е Жюльеттой Азир? Будете считать до двадцати? Не стоит труда. Не верю.
— Клянусь…
— Пустые слова.
О, нет. Сражение еще не проиграно, хотя рана подорвала силы Доротеи, она с неослабной энергией цеплялась за каждый повод, который отодвигал окончательную развязку. В бешенстве Эстрейхер мог ее убить. Но вместе с тем он был так растерян, что перевес теперь был на ее стороне. Если его колебание продлится еще несколько минут, Рауль успеет явиться на помощь.
Доротея лежала молча, глядя на усадьбу, которая отсюда с пригорка была хорошо видна. Из дома вышел старый барон. Он был одет не в блузу, как обыкновенно, а в пиджак. На голове у него была фетровая шляпа, а в руках небольшой чемодан. Старик топнул несколько раз ногой, видимо, зовя собаку. Когда пес подбежал, он схватил его за ошейник, ощупал что-то, прикрепил цепочку и направился с ним к воротам.
Соучастники Эстрейхера преградили ему дорогу. Он хотел прорваться, они его оттолкнули. Тогда старик, бросив чемодан, но не отпуская цепочки Голиафа, повернул к саду.
Его поведение нетрудно было разгадать. И Доротея, и Эстрейхер поняли, что он собирался ехать за сокровищем. Несмотря на безумие, он помнил о нем и, когда приблизился срок, как автомат, заведенный много лет тому назад, надел шляпу и пиджак, чтобы зашагать к назначенному месту.
Эстрейхер крикнул своим соучастникам:
— Обыщите его вещи!
Они ничего не нашли, ни медали, ни указаний на нее. Эстрейхер, кажется, размышлял, что ему делать. Сделал несколько шагов взад-вперед и обратился к Доротее:
— Давай говорить прямо. Рауль тебя любит. Если бы я сомневался в твоих чувствах, я бы давно положил конец вашему флирту. Но я знаю, что ты его не любишь. Тем не менее ты питаешь к нему дружеское расположение. Ты напичкана всякими предрассудками и боишься замарать себя этим делом с медалью и сокровищем. Есть одна вещь, про которую ты не знаешь и которую я тебе открою. Тогда, я уверен, ты заговоришь по-иному. Слушай и отвечай. Что я украл медаль у твоего отца — скрывать нечего. Но как ты думаешь, зачем я охочусь за этой медалью, которая есть у Давернуа?
— Я думаю, что украденную медаль у вас кто-то отнял.
— Правильно. И знаешь кто? Отец Рауля, Жорж Давернуа.
— Вы лжете?
— Нет, не лгу. Ты помнишь последнее письмо твоего отца, которое граф Шаньи читал нам в Роборэй. Князь д’Аргонь писал о ночи в больнице, когда он слышал под окном разговор двух человек и когда в окно просунулась рука, сцапавшая со стола медаль. Ты хорошо помнишь? Не один, а два человека. Так вот. Один был я, а другой — Жорж Давернуа. И этот мошенник Жорж Давернуа в ту же самую ночь ограбил своего товарища.
— Ложь! Не может быть! Отец Рауля — вор? Нет!
— Не только вор, Доротея. Тот, кто взял у князя д’Аргонь медаль и влил яд ему в стакан, не отпирается от своих действий, но он утверждает, что мысль ему подал и яд доставил товарищ по работе.
— Вы лжете, лжете!
— Ты мне не веришь? Вот письмо, которое он написал старому барону, своему отцу. Я нашел его в бумагах барона. Прочитай.
«Мне удалось наконец заполучить в свои руки золотую медаль, без которой нельзя двинуть дела. При первой же возможности я пришлю ее».
— И обрати внимание на дату. Через неделю после смерти князя д’Аргонь. Теперь ты убеждена? И не думаешь ли ты, что мы могли бы с тобой обойтись и без этой мокрой курицы, без Рауля?
Сообщение Эстрейхера произвело на девушку очень тяжелое впечатление, но она все-таки крепилась.
— Что вы этим хотите сказать?
— Медаль, находящаяся у барона, принадлежит тебе. Рауль никакого права на нее не имеет. Я ее покупаю у тебя.
— По какой цене?
— По какой угодно… Половина добычи — твоя, если хочешь.
Доротея быстро сообразила: надо воспользоваться новым предлогом, чтобы выиграть еще несколько минут, решающих минут. Можно даже рискнуть талисманом.
— Союз с вами? Ни за что… Раздел… Или какое-нибудь другое дело, в котором я буду идти рука об руку с вами?.. Нет, тысячу раз нет… Но вступить с вами в соглашение на несколько минут — это другое дело, на это я пойду.
— Твои условия? И поспеши, пользуйся тем, что я даю тебе право выставлять условия.
— Очень коротко. У вас двойная цель. Медаль и я. Выбирайте одно из двух. Что для вас важнее?
— Медаль.
— В таком случае я буду свободна, а медаль вам отдам.
— Дай мне честное слово, что ты знаешь, где она.
— Даю слово.
— Ты давно знаешь, где она?
— Очень недавно. Пять минут тому назад я не догадывалась, а теперь знаю.
Он верил ей. Он не мог ей не верить. Все, что она говорила вот так, смотря прямо в глаза, было истинной правдой.
— Говори! Где же?
— Нет, теперь ваша очередь дать честное слово, что, как только я вам скажу, стану свободной.
— Даю честное слово. Говори!
Борьба между ними достигла высшей точки напряжения. Особенностью этой борьбы было то, что каждый из них угадывал ходы противника. Доротея не сомневалась, что Рауль после какой-то непредвиденной задержки с минуты на минуту подъедет. Стараясь как можно дольше затянуть разговор, она спокойно стала давать Эстрейхеру объяснения.
— Я никогда не переставала думать и уверена, что вы думали так же, как я, что барон хранит медаль при себе.
— Я его всего обыскал.
— Я и не утверждаю, что медаль на самом бароне. Я утверждаю только, что она в таком месте, что ему достаточно лишь протянуть руку, чтобы ее взять.
— Невозможно. Мы бы это видели.
— Нет. Потому что вот только сейчас вы ничего не видели.
— Сейчас?
— Да. Он, побуждаемый инстинктом, хотел выехать тогда, когда пришел день, назначенный им еще в здравом уме.
— Он собрался уехать без медали.
— С медалью.
— В чемодане ничего не нашли.
— Не только чемодан был у него в руках.
— Что же еще, черт возьми?
— Голиаф.
Эстрейхер, пораженный этим словом и смыслом, который в нем заключался, замолк, а Доротея продолжала свои объяснения.
— Голиаф — вот то, с чем он никогда не расстается. Уезжая, он хотел взять с собой Голиафа. Посмотрите на него сейчас. Его рука лежит на ошейнике собаки. Слышите, на ошейнике.
Эстрейхер решил хладнокровно обдумать, что надо предпринять. Надо было бежать туда, к собаке. Вынув из кармана тонкую веревку, он связал ею Доротею, а рот ей заткнул платком.
— Если ты наврала, моя милая, то тем хуже для тебя. И, немного помолчав, прибавил:
— Впрочем, если ты не соврала, то все равно тем хуже для тебя. Я не из тех, кто выпускает добычу из рук.
