Дороти Сэйерс - Встреча выпускников
«Превосходно, — подумала Харриет. — Нечего об этом беспокоиться». Она пришла домой, радуясь своему исключительному спокойствию. Три дня спустя, когда она читала в утренней газете, что среди гостей на литературном ленче была замечена «мисс Харриет Вейн, известный автор детективов», её прервал телефон. Знакомый голос с неожиданной сухостью и неуверенностью сказал:
— Мисс Харриет Вейн?.. Это вы, Харриет? Я видел, что вы вернулись. Вы пообедаете со мной как-нибудь вечером?
Было несколько возможных ответов и среди них репрессивно-дезорганизующий: «Простите, а кто говорит?» Но будучи неподготовленной и, естественно, честной, Харриет слабо ответила:
— О, спасибо, Питер. Но я не знаю…
— Что? — сказал голос с намёком на насмешку. — Все вечера заняты с этого дня до прихода Коксигруеса?[28]
— Конечно нет, — ответила Харриет, совершенно не желая изображать из себя самовлюбленную и преследуемую знаменитость.
— Тогда скажите, когда.
— Я свободна сегодня вечером, — сказала Харриет, думая, что краткость срока может помешать из-за уже назначенной встречи.
— Замечательно, — сказал он. — Я тоже. Мы вкусим сладость свободы. Между прочим, вы сменили номер своего телефона.
— Да, у меня новая квартира.
— Заехать за вами? Или вы встретите меня в Ферраре в 7 часов?
— В Ферраре?
— Да. В семь часов, если это не слишком рано. Затем мы можем пойти на шоу, если вас это заинтересует. Тогда до вечера. Спасибо.
Он повесил трубку прежде, чем она успела возразить. Феррара была не тем местом, которое выбрала бы она. Это заведение было и модным, и заметным. Все, кто мог попасть туда, ходили туда, но цены там были настолько высоки, что, по меньшей мере пока, оно могло себе позволить не быть переполненным. Но это означало, что, если вы туда попали, вас замечали. Если кто-то собирался порвать с кем-то, афишировать своё появление с ним в Ферраре было не самым лучшим способом.
Довольно странно, что это будет первый раз, когда она обедает с Питером Уимзи в Вест-Энде. После суда в течение первого года или около того она не хотела появляться нигде, даже если бы у неё было платье, чтобы туда пойти. В те дни он водил её в более тихие, но хорошие рестораны в Сохо или, чаще, вывозил её, мрачную и сопротивляющуюся, в автомобиле в такие придорожные гостиницы, где сохранились хорошие повара. Она была слишком вялой, чтобы отказываться от этих пикников, которые, вероятно, сыграли свою роль, не давая ей слишком уходить в себя, хотя невозмутимая жизнерадостность её хозяина часто возмещалась только горькими или печальными словами. Оглядываясь назад, она была поражена как его терпением, так и постоянством.
Он встретил её в Ферраре со знакомой, быстрой, кривой улыбкой и готовой речью, но с более формальной любезностью, чем та, которую она помнила. Он слушал с интересом и даже неподдельной горячностью её рассказ о путешествиях за границей, и она обнаружила (как и следовало ожидать), что карта Европы была изъезжена им вдоль и поперёк. Он рассказал несколько забавных случаев из собственного опыта и добавил некоторые комментарии об условиях жизни в современной Германии, которые свидетельствовали о хорошей осведомлённости. Она была удивлена, что он так близко знает входы и выходы международной политики, поскольку не замечала за ним большого интереса к общественной деятельности. Она неистово спорила с ним о перспективах конференции в Оттаве, на которую он, казалось, не возлагал слишком больших надежд, и к тому времени, когда они добрались до кофе, она уже так стремилась разубедить его в отношении некоторых извращенных взглядов на разоружение, что полностью забыла о первоначальных своих целях (если таковые и были) на эту встречу. В театре ей периодически удавалось напомнить себе, что должно быть произнесено нечто решительное, но разговор настолько заморозился, что было трудно ввести новую тему.
Когда спектакль закончился, он посадил её в такси, спросил, какой адрес он должен дать водителю, попросил формального разрешения увидеть её дом и сел рядом. Это, что и говорить, было тем самым нужным моментом, но он приятно болтал о георгианской архитектуре Лондона. Только когда они ехали вдоль Гуилфорд-стрит, он предвосхитил её, сказав (после паузы, во время которой она утвердилась в мысли сделать решительный шаг):
— Я так понимаю, Харриет, что у вас нет для меня другого ответа?
— Нет, Питер. Мне жаль, но я не могу сказать ничего больше.
— Хорошо. Не волнуйтесь. Я постараюсь не досаждать. Но, если бы вы могли иногда выносить моё общество так, как сделали это сегодня вечером, я был бы очень благодарен.
— Я не думаю, что это будет честно по отношению к вам.
— Если это — единственная причина, то мне лучше судить. — Затем вернулась его обычная самоирония: — Привычка — вторая натура. Я не обещаю измениться в целом. Я, с вашего разрешения, продолжу предлагать вам руку и сердце через приличные регулярные интервалы, например в ваш день рождения, в день Гая Фокса и в годовщину коронации. Но смотрите на это как на чистую формальность. Просто не обращайте внимания.
— Питер, но продолжать так просто по-дурацки.
— Да, и конечно, в День всех дураков.
— Было бы лучше забыть об этом. Я и надеялась, что вы забыли.
— У меня паршиво работает память. Она забывает вещи, которые не следует забывать, и оставляет нетронутыми те, которые требуется забыть. Но хоть не бастует в целом.
Такси подъехало к дому, и водитель вопросительно оглянулся. Уимзи подал ей руку и мрачно ждал, пока она достанет ключи. Затем он взял их у неё, открыл дверь, сказал доброй ночи и ушёл.
Поднимаясь по каменной лестнице, она поняла, что в отношении ситуации в целом её прыжок был бесполезен. Она упала назад в старые сети нерешительности и душевных страданий. В нём, казалось, произошли некоторые изменения, но от этого иметь с ним дело легче не стало.
Он сдержал обещание и почти не досаждал. Много времени его не было в городе, он был занят расследованием нескольких дел, некоторые из которых просочились в газетные столбцы, в то время как другие, казалось, осторожно растворились во мраке. В течение шести месяцев он сам был за границей, не дав никакого объяснения и просто сославшись на «дела». Однажды летом он был занят странным делом, которое заставило его переадресовать почту на рекламное агентство. Он нашёл офисную жизнь интересной, но завершение дела оказалось странным и болезненным. Был вечер, когда он появился, чтобы выполнить договорённость о совместном обеде, но, очевидно, был не в состоянии ни есть, ни говорить. В конце концов он признался в страшной головной боли и температуре и согласился, чтобы его отвезли домой. Она была достаточно встревожена, чтобы не бросать его, пока он не оказался благополучно в собственной квартире и в умелых руках Бантера. Последний заверил, что проблема была всего лишь реакцией на окончание судебного разбирательства и скоро пройдёт. Через день или два пациент позвонил, принес извинения, и назначил новую встречу, на которой продемонстрировал прекрасное настроение и бодрость духа.
