Найо Марш - Увертюра к смерти
— Это невыносимо, — продолжал Генри. — Она испортила мне все воспоминание о моем первом серьёзном разговоре с Диной. Стоять в холле и слушать! Наверняка это было именно так. И потом, как вульгарная деревенская клуша, прибежала к тебе и, возбуждённо кудахтая, сообщила эту новость! Как будто Дина — это горничная, застигнутая в момент свидания с ухажёром. Нет, это уж слишком!
— Ты всегда был несправедлив к Элеоноре. Она старалась изо всех сил, чтобы заменить тебе мать.
— Ради Бога, — с чувством произнёс Генри, — не говори таких ужасных вещей! Кузина Элеонора никогда не могла заменить мне мать. Она представляет собой наихудший тип дряхлеющей старой девы. Её приезд в Пен Куко вовсе не был проявлением необычайной доброты. На самом деле это был её золотой шанс. Она покинула Кромвель Роуд ради “деревенской славы”. Это было великое событие в её жизни. Она — простолюдинка.
— Со стороны своей матери, — сказал Джоуслин, — она из рода Джернигэмов.
— О мой дорогой отец! — воскликнул Генри и рассмеялся.
Джоуслин бросил на Генри свирепый взгляд, покраснел и проговорил, заикаясь:
— Ты можешь смеяться, но Элеонора… Элеонора.., сообщила мне об этом.., о том, что она невольно услышала.., ни о каком подслушивании не может быть и речи.., только потому, что считала это своим долгом.
— Я уверен, что это её слова.
— Да, и я с ней согласен. Я категорически против твоей женитьбы на Дине и почувствовал большое облегчение, когда услышал от тебя, что это была просто попытка сделать ей предложение.
— Если Дина любит меня, я женюсь на ней, — сказал Генри в ответ на скучное нравоучение отца. — И это окончательно. Если бы Элеонора не пыталась разбудить твоё тщеславие, отец, ты, по крайней мере, попробовал бы понять меня. Но Элеонора тебе не позволит. Она строит из себя первую леди. Помещицу. Хозяйку замка Пен Куко. Она смотрит на Дину как на соперницу. И что ещё хуже: я думаю, она ей откровенно завидует. Она завидует её молодости и тому, что в неё влюблены. Эта ревность имеет сексуальные корни.
— Отвратительный вздор! — сердито произнёс Джоуслин, но было ясно: сейчас он не в своей тарелке.
— Нет! — воскликнул Генри. — Нет, это не вздор! То, что я хочу сказать, не имеет никакого отношения к психоанализу, даже приблизительно. Ты должен был понять, что из себя представляет Элеонора. Это алчная женщина. Она была влюблена в тебя до тех пор, пока не поняла, что это бесполезно и ты на её чувства не ответишь. Теперь она соперничает со своей подружкой Кампанула, чтобы завоевать расположение ректора. Дина говорит, что старые девы всегда влюбляются в её отца. И все это видят. Такое часто случается с женщинами типа Элеоноры и Идрис Кампанула. Ты слышал, что она говорит о докторе Темплетте и Селии Росс? В их отношениях она нашла повод для скандала. За этим последует вот что: Элеонора посчитает своим долгом предупредить бедную миссис Темплетт, что её муж слишком хорошо относится к вдове. Если только Идрис Кампанула не опередил её. В таких женщинах, как Элеонора и мисс Кампанула, есть что-то патологическое. Дина говорит…
— Неужели вы с Диной обсуждаете привязанность моей кузины к ректору — привязанность, в которую я абсолютно не верю? Если вы это делаете, я рассматриваю это как полное отсутствие хороших манер и вкуса.
— Мы с Диной, — сказал Генри, — обсуждаем все.
— Это что, современный способ ухаживания?
— Давай не будем оскорблять оба наших поколения, отец. До сих пор мы этого не делали. Ты всегда во многом понимал меня. Это все Элеонора! — закричал Генри. — Это Элеонора, Элеонора, Элеонора! Она во всем виновата!
Дверь в другом конце комнаты открылась, и в проёме на фоне освещённого холла появилась женская фигура.
— Ты звал меня, Генри, или мне показалось? — произнёс спокойный голос.
* * *Мисс Элеонора Прентайс вошла в комнату.
— Уже больше пяти часов, — сказала она. — Приближается время нашего маленького собрания. Я попросила всех прийти к половине шестого.
Она засеменила к столу из вишнёвого дерева. Генри только что обратил внимание, что стол был отодвинут от стены и стоял посреди кабинета. Мисс Прентайс начала раскладывать на столе через небольшие интервалы карандаши и листы бумаги. При этом она что-то напевала. Генри невыносимо раздражало унылое мычание, доносившееся из узкой щели между её тонкими губами. Больше из желания заставить её заговорить по-человечески, чем узнать ответ на свой вопрос. Генри произнёс:
— Что за собрание, кузина Элеонора?
— Ты забыл, дорогой? Собрание комитета по проведению мероприятий. Ректор и Дина, доктор Темплетт, Идрис Кампанула и мы. Мы рассчитываем на тебя. И на Дину, конечно.
Последнюю фразу она произнесла с особенной нежностью.
“Она знает, что мы говорили о Дине”, — подумал Генри.
Он смотрел, как Элеонора вертит в руках листки, и в его глазах было то выражение, которое появляется у людей, когда они смотрят на объект своей особой ненависти.
Элеонора Прентайс была худой, бесцветной женщиной лет сорока девяти. По мнению Генри, флюиды святости, которые она источала, распространялись на недопустимо большое расстояние. Её постоянная полуулыбка говорила о том, что она пребывает в приятном расположении духа. Эта улыбка от многих скрывала истинное выражение её лица. Мисс Прентайс была настоящим представителем рода Джернигэмов. Генри вдруг подумал, что, по иронии судьбы, Джоуслин был гораздо меньше похож на своих предков, изображённых на семейных портретах, чем его кузина и сын. Генри и Элеонора имели носы и челюсти Джернигэмов. Эсквайр унаследовал от своей матери круглый подбородок и бесформенный нос. Взгляд голубых глаз Джоуслина даже в моменты довольно частых, но слабых вспышек гнева оставался беззащитным и слегка удивлённым. Генри, продолжая наблюдать за Элеонорой, подумал: как странно, что сам он похож на эту женщину, которую так ненавидит. У них не было ни капли общего, их взгляды на все этические вопросы кардинально разнились, они совершенно не доверяли друг другу, и тем не менее в обоих была твёрдая решимость, и они безошибочно чувствовали это. В Генри это качество смягчалось учтивостью и благородством души. Элеонора была просто вежлива и терпелива. Сейчас она вела себя именно так, как ей было свойственно: несмотря на то, что она явно слышала, как Генри сердито повторял её имя, войдя в комнату, она не спросила ещё раз, зачем он звал её, и в наступившей тишине стала спокойно заниматься своим делом. “Возможно, — подумал он, — это потому, что она стояла за дверью и слушала”. Элеонора начала придвигать к столу стулья.
— Я думаю, мы должны посадить ректора в твоё кресло, Джоуслин, — сказала она. — Генри, дорогой, ты мне поможешь? Оно довольно тяжёлое.
