Рекс Стаут - Фер-де-ланс (Острие копья)
Глава 6
За те полчаса, что я отсутствовал, доставляя Анну домой, это и случилось. На этот раз приступ хандры оказался затяжным — длился он целых три дня. Я нашёл Вулфа на кухне, где он, сидя за маленьким столиком, за которым я обычно завтракаю, пил пиво. На столе стояли три пустые бутылки. Сам Вулф доказывал Фрицу, сколь кощунственно подавать анчоусы под томатным соусом. Я постоял немного, прислушиваясь к спору, а затем, не промолвив ни слова, ушёл в свою комнату и, достав бутылку хлебной водки, налил себе рюмку.
Я никогда не мог угадать время и причину непонятного безразличия и апатии, которые время от времени охватывают шефа. Иногда это могла быть просто неприятность, как в тот раз, когда на Пайн-стрит нас задело такси. Но чаще причина остаётся неизвестной. Кажется, всё идёт хорошо, мы вот-вот завершим работу, ещё немного, и мы передадим дело в криминальную полицию, — как вдруг Вулф теряет ко всему интерес и тут же выходит из игры. И с этим уже ничего нельзя поделать, как бы я ни старался. Такое состояние может длиться у него от нескольких часов до одной-двух недель. Временами я опасаюсь, что он уже не вернётся к любимому делу, но так же внезапно и необъяснимо происходит перелом к лучшему, и Вулф возвращается к привычным делам. Во времена таких кризисов он лежит в постели, не поднимаясь даже к столу, ограничиваясь хлебом и луковым супом, отказываясь кого-либо видеть, кроме меня, а мне запрещает разговаривать с ним о чём-либо. Или же он часами торчит в кухне, поучая Фрица, как готовить то или иное блюдо, и тут же на месте дегустирует приготовленное. В таких случаях он может в два присеста покончить с бараньим боком или даже с целым барашком, как однажды, когда он велел все части бараньей туши приготовить по-разному.
В такие дни больше всего достается мне. Высунув язык я бегал по городу от Баттери до Бронкса в поисках каких-то особых специй, трав или корней. Однажды я даже заявил протест и пригрозил уйти. Это было, когда он послал меня к Бруклинским причалам, где швартуются китайские мелкие суда. Я должен был попытаться достать у одного из капитанов какой-то диковинный корень. Судя по всему, капитан не брезговал контрабандой опиума, а посему встретил меня крайне настороженно и даже принял меры — несколько портовых оборванцев устроили мне тёмную. Утром из больницы я позвонил Вулфу и официально заявил, что больше у него не работаю. Он сам приехал в больницу и увёз меня домой. Я был настолько потрясён этим, что больше не напоминал об уходе. На том всё закончилось, в том числе и хандра моего хозяина.
На сей раз, увидев его в кухне, я всё понял. Видеть его в таком состоянии было невыносимо, и я, выпив пару стаканчиков виски, ушёл из дома. Пройдя несколько кварталов, я почувствовал голод — видимо, сказалось выпитое спиртное. Я зашёл в один из ресторанчиков. Избалованный за эти семь лет изысканной кухней Фрица, я, конечно, рисковал, заходя в первое попавшееся заведение, но твёрдо решил не возвращаться к ужину. Во-первых, мне было тяжело смотреть на моего хозяина, а во-вторых, я не был уверен, каким будет меню. В таких случаях это мог быть пир Эпикура, а мог быть готовый обед за восемьдесят пять центов из соседней забегаловки. Иногда это бывало вкусно, ничего не скажешь, а иногда — в рот взять невозможно.
Подкрепившись в ресторане, я почувствовал себя лучше и решил вернуться на Тридцать пятую улицу. Я считал, что, несмотря на настроение Вулфа, должен рассказать ему об утреннем визите Андерсона. Что я и сделал и, как бы между прочим, добавил от себя, что, по-видимому, затевается нечто, что должно произойти сегодня же до полуночи.
Пока я всё это ему излагал, Вулф, сидевший за маленьким столом, пристально следил за тем, как Фриц что-то помешивает в кастрюльке на плите. Он поднял на меня глаза, будто силился вспомнить, где меня видел, а потом сказал:
— Не произноси при мне имя этой тёмной личности.
— Сегодня утром я позвонил Гарри Фостеру в «Газетт» и сообщил о том, что готовится. Как я понимаю, вы не против шумихи в печати, — сказал я, стремясь разозлить его.
Он сделал вид, что не слышал.
— Фриц, держи под рукой кипяток на тот случай, если начнет сворачиваться, — сказал он Фрицу.
Тогда я с решительным видом встал и пошёл наверх к Хорстману. Надо было предупредить старика, что ему одному предстоит заниматься орхидеями не только сегодня, но и, возможно, все ближайшие дни. Старый садовник всегда делал вид, что Вулф мешает ему своим присутствием в оранжерее, но как только что-либо отвлекало шефа и он забывал об орхидеях и не являлся в привычные часы, Хорстман начинал нервничать и беспокоиться, будто за это время его питомцев могла поразить мучная тля. Увы, я нёс ему нерадостную весть.
Началось это в пятницу пополудни, и лишь в понедельник утром, то есть без малого через трое суток, я начал замечать в глазах Вулфа признаки интереса к окружающему.
Но за это время кое-что произошло. Около четырёх пополудни мне позвонил Гарри Фостер. Я ждал этого звонка. Он сообщил, что вскрытие было произведено, но подробностей он пока не знает. Он заметил, что теперь не он один знает эту тайну. Репортёры газет держат в осаде офис окружного прокурора.
В шесть вечера был ещё один звонок. На сей раз звонил прокурор Андерсон.
Я не мог сдержать торжествующей улыбки, когда услышал его голос. Представляю, чего ему стоило дотерпеть до шести часов. Он попросил Вулфа к телефону.
— Сожалею, мистер Андерсон, он занят. С вами говорит Арчи Гудвин.
Прокурор желал, чтобы Вулф прибыл в Уайт-Плейнс. Тут уж я не мог не рассмеяться, и он в сердцах бросил трубку. Это мне не понравилось. Я знал, что от этого человека можно ожидать всякого. Поразмыслив, я позвонил Генри Г. Барберу и подробно проконсультировался с ним по статьям о сокрытии свидетельских показаний. Затем я спустился в кухню и доложил обо всём Вулфу.
В ответ он только погрозил мне ложкой.
— Этот тип опасен, Арчи, он — как зараза. Протри спиртом трубку телефона. Я же просил тебя не упоминать его имени.
— Простите, сэр, — смиренно сказал я. — Мне, конечно, следовало бы самому это знать. Но дурак, сэр, всегда остаётся дураком. Позвольте мне поговорить с Фрицем.
Но Вулф опять не слушал меня. Я сказал Фрицу, что на ужин ограничусь бутербродами, и попросил его принести их в кабинет. Затем я отдал распоряжение не открывать входную дверь, кто бы ни пришёл, до моего особого распоряжения: дверь буду открывать я сам. И снова повторил, что это очень серьёзно.
Возможно, я перестраховался, но рисковать не стоило — я не хотел, чтобы кто-нибудь увидел Ниро Вулфа таким. Я был рад, что он не посылает меня в город с поручениями. Впрочем, если бы послал, я всё равно ослушался бы его. Если мы и потерпели неудачу, это не значит, что нас можно выставлять на посмешище. Вечер прошёл относительно спокойно.
