Агата Кристи - Смерть у бассейна
Все давно спят, это ясно. Французское окно гостиной оставлено полураскрытым до его возвращения. Он снова оглядел безмятежно погрузившийся в сон особняк, что-то уж слишком затихший.
Вдруг он вздрогнул. Ему показалось, что он услышал слабый звук притворяемой двери. Джон резко обернулся. Неужели его кто-то выслеживает! Он стал всматриваться в темные окна. Быть может, кто-то приподнял штору, разглядывая его… Генриетта? Только не она — душу его охватила внезапная паника. Он не мог потерять Генриетту! Ему вдруг захотелось бросить в ее окно камешком, позвать ее. «Выйди, любовь моя. Выйди, и давай отправимся через лес, к Лемешному Кряжу, и там ты выслушаешь все, что мне теперь известно о себе, и что ты тоже должна знать». Он сказал бы Генриетте: «Я заново принимаюсь за все. Сегодня начинается новая жизнь. Отпало мешавшее жить, калечившее меня. Спрашивая утром — не убегаю ли я от себя самого, ты была права. Я потратил на это долгие годы, так как не знал, сила моя или слабость разлучили меня с Вероникой. Я боялся себя, боялся жизни. И тебя боялся тоже». Разбудить бы Генриетту, повести за собой через лес и там вместе дождаться мига, когда из-за кромки земли покажется солнце… «Безумец», — сказал он себе. Его пробрала дрожь. Было холодно — как-никак сентябрь уже на исходе. «Какого черта? Достаточно сумасбродств для одной ночи. Распутаться бы с тем, что есть — и то будет дьявольская удача!» Что, в самом деле, прикажете думать Герде, если его не будет всю ночь, если он явится одновременно с молочниками? И что скажут Энгкетлы? Впрочем, последнее его сейчас не тревожило. Для Люси все необычное как раз вполне нормально. Но Герда уже не из Энгкетлов. Герду предстояло убеждать, и ему бы следовало идти и приниматься за это со всем возможным пылом. Не исключено, что именно Герда и выслеживала его в этот глухой час. А если она шла за ним с самого начала? Излишне говорить, что так поступать не принято. Однако, из своего жизненного опыта он знал, — даже слишком хорошо, — что высоконравственные, чувствительные, утонченные люди постоянно это делают. Подслушивают у дверей, вскрывают письма, выслеживают и вынюхивают вовсе не потому, что хоть на миг одобряют такое поведение, а лишь не имея иной защиты перед лицом неизбежного страдания. «Бедняги, — думал он, — прекраснодушные страдающие бедняги». Не слишком сочувствуя слабости, Джон уважал страдание, ибо страдают сильные. Уж он это знает.
Если Герде станет известно… «Чушь, — уверял он себя, — откуда? Она давно спит. Да и нет у нее чуткого воображения, никогда не было». Он вошел в дом, включил свет, а окно закрыл и запер. Потом, погасив свет, быстро и бесшумно поднялся по лестнице и вошел в спальню.
Комната была темна, и можно было различить ровное дыхание Герды. Она зашевелилась, когда он закрывал дверь. Голос ее был сонно-невнятен:
— Это ты, Джон?
— Да.
— Наверное, очень поздно? Который час?
Он ответил непринужденно:
— Понятия не имею. Прости, что разбудил. Мне пришлось зайти к Веронике ненадолго, — Джон постарался вложить в голос побольше зевоты, — …выпить.
— Спокойной ночи, Джон, — пробормотала Герда.
Было слышно, как она повернулась в постели.
Ну, великолепно! Ему, как всегда, повезло. Как всегда его на миг отрезвила мысль, не слишком ли часто он выезжает на удаче? Сколько было таких минут, когда, сдерживая дыхание, он загадывал: «Если на этот раз не выйдет…» Но всякий раз выходило!
Он проворно разделся и лег. «А эта — над тобой и имеет над тобой власть…» Вероника! И она имела власть над ним. «Но уж больше нет, милая, — подумал он с оттенком мстительного удовлетворения. — С этим все. Теперь я от тебя свободен».
Глава 10
Когда наутро Джон спустился в гостиную, часы показывали десять. Завтрак был сервирован не на общем столе, а на небольшом боковом. Герде завтрак был подан в постель, что ее порядком смущало.
Ерунда, считал Джон, Должны же люди вроде Энгкетлов, все еще умудряющиеся держать слуг и дворецких, находить им какую-то работу.
Он был весьма благожелателен к Герде в это утро. Нервная возбужденность, повергавшая его последнее время в такое раздражение, исчезла. Леди Энгкетл сказала, что сэр Генри и Эдвард отправились поохотиться. У нее самой были на руках садовые перчатки, и она несла корзину. Он как раз говорил с ней, когда приблизился Гаджен и подал на подносе письмо.
— Велено прямо в руки, сэр!
Слегка подняв брови, он взял письмо.
Вероника!
Пройдя в библиотеку, Джон вскрыл его.
«Приди, пожалуйста, сегодня — и пораньше. Я должна тебя видеть.
Вероника».«Как всегда, повелительна», — подумал он. Совсем не хочется идти. Потом Джону пришло в голову, что он заодно уж может и покончить со всем этим, и лучше сделать это немедленно!
Прямо из библиотеки он вышел на дорожку, ведущую к плавательному бассейну — своего рода центру всех тропинок. Одна взбегала в гору и терялась в лесу, другая — к цветочной аллее, третья вела от фермы, а по четвертой, избранной им сейчас, можно было выйти к шоссе. Считанные метры по шоссе — и вот особняк «Голубятня».
Вероника ждала его. Она окликнула его из окна вычурного, наполовину деревянного здания:
— Входи, Джон. Что-то утро нынче холодное.
В светлой гостиной весело пылал огонь в камине.
Окинув Веронику оценивающим взглядом, он ясно увидел то отличие от девочки из его воспоминаний, что ускользнуло от него накануне. По правде сказать, она стала даже красивее. Волосы ее, некогда темно-золотые, стали серебристо-платиновыми. И брови стали иными, придавая ее облику больше пикантности. Да она и не была никогда бездумной куклой. Веронику, припомнил он, определяли как актрису «интеллектуального толка». У нее была университетская степень и свое понимание Стриндберга и Шекспира. Теперь ему стало ясно то, что не было до конца очевидным прежде — ее совершенно баснословное самолюбие. Вероника привыкла добиваться своего, и под гладкими очертаниями этой красивой плоти он, казалось, ощущал злую и железную решимость.
— Я посылала за тобой, — сказала Вероника, протягивая ему сигареты, — потому что нам надо поговорить. Мы должны выработать условия. Нашего будущего, я имею в виду.
Он закурил и спросил с самым любезным видом:
— А у нас должно быть будущее?
Она наградила его гневным взглядом.
— Что ты хочешь сказать, Джон? Разумеется, должно быть. Мы потеряли пятнадцать лет. Нет нужды терять еще больше.
Он сел.
— Мне очень жаль, Вероника, но, боюсь, ты напрасно себя утруждала. Я был очень рад увидеть тебя снова. Но наши жизни никак не соприкасаются.
