Виктор Лагздиньш - Ночь на хуторе Межажи. Смерть под зонтом. Тень
– Неужели ты думаешь, что мы могли ребенка спасти?
– Не об этом речь. Во время войны немцы мобилизовали моего брата в латышский легион, теперь это наверняка откроется.
– Какое все это имеет значение! – не понял младший коллега. – Я уже говорил, чокнутый идеалист.
– Для тебя никакого, а для отдела кадров имеет значение. Обязательно найдется какой–нибудь очень бдительный товарищ.
– Не верится.
– Зато ты веришь во многое такое, чему действительно не следовало бы верить.
– Что ты предлагаешь?
– Эта соплячка отказывается от своих двойняшек окончательно и бесповоротно. Она не передумает?
– Завтра, предупредила, в последний раз будет кормить, и я не думаю, чтобы ее кто–нибудь переубедил. Она словно забралась в бетонный дот, ее не то что словом – пушкой не прошибешь. Отказывается что–либо слышать, видеть, понимать. Все, что я говорю, как об стену. Вчера я не выдержал. Она будто моченым кнутом стеганула: «Чего вы от меня хотите? Если понадобится совет, я сама у вас спрошу!» – «Все ясно! – ответил я. – Заглядывайте почаще, будем ждать! Закон на вашей стороне!» Наверное, зря я так. А Ранне мне говорит: «Этот парень вовсе ее и не бросил. Вчера опять переговаривались через окно. Долго мурлыкали».
– Дети есть дети.
– К сожалению, у этих детей у самих уже дети.
– Такой век, еще и не то увидим!
– Вот что мне пришло в голову, раз уж мы завели этот разговор. – Заведующий отделением прикусил губу. – С точки зрения закона это, может, и не совсем, но с другой стороны… Женщина, у которой умер ребенок, в таком отчаянии, что готова на все. Кто знает, кому еще она будет предлагать взятку. Потом будет поздно. Если уж решаться на что–либо, то немедленно.
– Разве она хочет обоих?
– Да. Одного выдаст за своего, а второго усыновит.
– Лучшей матери не найдешь. В детдоме с двойняшками труднее, – наморщил лоб молодой коллега.
Я собрался уходить, но они меня не отпускали, им нужна была моя подпись. Я сопротивлялся. Я говорил: это может всплыть. Они уверяли меня, что никогда, если держать язык за зубами. А я по–прежнему боялся подписывать, хотя они уже заставили меня взять ручку. Теперь ты видишь – мои опасения подтвердились. Где больше двух, не говорят вслух. Может, до тебя не доходит, почему я боюсь сказать тебе то немногое, что мне известно? Будешь в моем возрасте, поймешь! Все так думают: в старости – вот когда можно будет рисковать вволю – нечего терять. Чепуха! Твоего остается так мало, что начинаешь все ценить вдвойне. Взвешиваешь до миллиграмма. Что пользы, если ты разыщешь эту особу? Беспокойство тебе и беспокойство ей. И уходи, не тревожь меня. Я старый человек, мне вредно волноваться, разволнуюсь – и амба! Бесстыдник! Нет чтоб пощадить старика, ты собираешься затаскать меня по судам!
Старик закрыл глаза и ровно задышал. Заснул буквально на глазах у Виктора. А ведь такие надежды возлагались на этот визит…
Пришлось уйти.
Только когда стукнула садовая калитка, старик приподнял голову. Ушел! Дай–то бог, чтоб навсегда! Надо сказать невестке, чтобы какое–то время никого не впускала, пусть говорит – очень болен, при смерти.
Старый врач был доволен собой. Даже горд. Сумел–таки отстоять свой принцип: не суй свой нос в чужой вопрос. Дряхлый, больной, а глянь, как выстоял.
…На станции Лиелупе в электричку набилось много народу. Видно, в яхт–клубе закончились соревнования – с моста виднелась стайка треугольных парусов и моторных лодок, а гребные двойки, четверки и восьмерки перебрались на правый берег.
Виктор сидел у прохода, размышляя о старике и Ранне, которая послала его к нему. Нет, продолжать поиски без архивов – пустое дело. А какая польза от архивных материалов? И как к ним подобраться? Вот если усыновление произошло через детский дом, дело другое. Но детей ведь просто подменили. Какого лешего я вообще в это встрял? Что это мне дает? Просто удовлетворяю собственное любопытство, и больше ничего!
Электричка приближалась к следующей станции. Кто–то, проходя мимо него, остановился, обернулся и хлопнул по плечу:
– Здоров!
Коля–Коля. Гроссмейстер карточной игры. Ишь, загорел, округлился.
– Здорово! Сидай!
Пиджачок в обтяжку исчез, уступив место просторной куртке в клеточку. И рубашка не из дешевых. Сандалеты. С виду ну прямо мужик средней тупости, квалифицированный работяга, имеющий в новом районе двухкомнатную квартиру, стены которой он аккуратно оклеил импортными обоями, а в углу поставил купленный в рассрочку цветной телевизор. Толстая жена, непослушный ребенок, сиамский кот и выдрессированная теща: когда хозяин дома, и пикнуть не смеет. Сегодня, изволите видеть, искупался в море, выпил пару пива и теперь ждет не дождется сойти с электрички и закурить.
– Выйдем в тамбур. Дело есть.
Виктор встал и последовал за ним.
– Как житуха? – спросил Виктор. В тамбуре больше никого не было.
– Случается. Позавчера Франька Бригадир банк взял. Таракан землю ел, обещал отмазаться. Мишка Фонфирчик был.
– Какой Таракан?
– Васька Таракан. С золотыми фиксами. Ну… Этот… Рот как Ювелирторг! Тебе шкары не нужны? Хорошие. Новые. Неси в скупку, кварт заработаешь. – Повернувшись спиной к застекленным дверям, чтобы его не было видно из вагона, Коля–Коля вытащил из–за пазухи помятые брюки большого размера.
– Мне коротки, – отказался Виктор.
– Да не себе, продать!
– Ношеные брюки?
– Ну. Я продавал. У меня были эти, с бирками – марка! Много взял.
– На пляже подфартило?
– Только сегодня, так, мимоходом… Старый фрайер с часиками, солидный. Раздевался на песке. Рубашка ничего. Даже бабочка при ей. Лезет в воду, плюх–плюх по животику… Куда гнида часы сунул, я так и не усек. Часики на батарейках. Ночью нажмешь, лампочка горит… Не проглотил ведь, в песок закопал, не иначе! В корочки глянул, там только связка ключей. Ну, думаю, в брюках будет… А рубашка тебе не нужна?
Виктор покрутил головой.
– Как бы эти брюки толкнуть? Найди мне, кто это сделает, – не отвязывался Коля–Коля. – Рубаха тоже первый сорт.
Набалакал с три короба, видно, в восторге от краденой одежонки и связывает с нею свои ближайшие планы. Виктор подумал, что более отдаленных планов у Коли–Коли и быть не может, будущее его не вызывает сомнений, разве что неизвестно, в какую колонию попадет после суда. Статья – как всегда: кража личного имущества граждан или бродяжничество. Вероятно, уже теперь во сне видит, как бегут здороваться с ним дружки, когда он в числе новоприбывших появляется в очереди у вещевого склада за матрацем и одеялами. Как дружки спешат к завскладом торговать матрац потолще и одеяло поновее. И дружки же сделают, чтоб он дрых среди своих и столовался среди своих, и в первые вечера соберется вокруг него кодла, и он будет травить байки о далекой, экзотической стране Свобода, где он провел свой отпуск. У молодых дрогнут ноздри, когда он скажет, что случалось ему видать и голых баб, а которые постарше, похлопают себя по ляжкам и одобрительно крякнут: «Ну, Коля–Коля! Ну, старый хрыч, ты даешь!» И никто не усомнится ни в чем, все поверят, что именно так оно и было, и так будет и с ними, когда они, в свою очередь, выйдут погулять на свободе. Потом посыплются вопросы о предварилке, карантине и прочем. Кого из знакомых встретил? За что сидят? Сколько дали? Куда посадили? А потом сообща будут решать, куда бы спрятать всего ничего дензнаков, бывших у Коли–Коли в момент ареста и припрятанных им при первой же возможности в шов, чтобы не нашли во время обыска вертухаи. В этом деле Коля–Коля был мастак, этому его учить не надо, из рук любого контролера выскользнет как намыленный!
