Виктор Лагздиньш - Ночь на хуторе Межажи. Смерть под зонтом. Тень
– Его уже увезли?
– Нет, он наверху. Показывает, как проник в дом и тому подобное. Обычные формальности. Мы сейчас с вами поднимемся. Похоже, парень пропал окончательно. На самое дно опустился. Я с ним не впервые встречаюсь.
Сосед, моргая близорукими глазами, изучал набор воровских инструментов.
– Взгляните, что за отмычки, – показал он на связку ключей.
– Вначале он пытался проникнуть в дом через двери, но не сумел их открыть.
– Здесь ничего нашего нет, – сказала Зайга, взглянув на связку отмычек, трехрублевую купюру, монеты различного достоинства и несколько нераспечатанных карточных колод. Все это лежало на большом круглом столе.
– Это нашли у него в карманах, – пояснил Даука. – Что они там так долго возятся!
– Товарищ следователь, а я вас знаю, – сказал сосед. – Айгин папаша, да? Она лежала с моей внучкой в одной палате. Теперь ей лучше?
– Да. Вроде все в порядке. И все–таки, знаете, живем в страхе, как бы не повторилось.
– Да–да, понимаю… Извините, я не хотел вас отвлекать.
Давно не бритый, грязный, в затасканной одежде. Возбужденный блеск глубоко запавших глаз. Смотрит дерзко и с ненавистью. Когда вошла Зайга, он откинулся в кресле (оно должно было стоять за письменным столом Вилибалда, но было придвинуто к стене), демонстративно закинул ногу на ногу, скрестил на груди руки и застыл, как изваяние. Он проделал это так быстро, что милиционеры не успели ему помешать.
И вдруг всем бросилось в глаза необычное сходство вора с юношей на фотографиях, развешанных по стенам, фотограф запечатлел его в прыжке у волейбольной сетки, с завоеванным кубком в высоко поднятой руке, в кругу восхищенных болельщиков. Только вор был, пожалуй, несколько старше и имел не столь благополучный вид. И все же в первый момент казалось, что это он изображен на фотографиях, сделанных несколько лет назад, хотя по одежде болельщиков можно было определить – это конец пятидесятых, начало шестидесятых годов: галстучные узлы с булавочную головку, брюки узкие, как дудочки.
«Они определенно состоят в каком–то родстве, и Вазов–Войский это знает, – подумал Харий Даука. – Он же открыто демонстрирует это, чтобы мы, во всяком случае хоть кто–то из нас заметил». А мысли тем временем не спеша и основательно перемалывали недавно всплывшие факты. Как обычно. Будто без его участия. И оказывалось, что вопросов больше, чем ответов.
Если этот бедолага впервые был здесь перед Октябрьскими праздниками и все разузнал, то почему не вломился сразу же? Что его остановило? Может быть, именно з а м е ч е н н о е сходство? Не заметить фотографий он не мог, если, стоя на крыше зимней веранды, смотрел в окно, как свидетельствует сосед. Почему тогда не ломился, а сейчас вломился? Да еще собаку прикончил! Состояние крайнего отчаяния? Да нет, какие только глупости не придут в голову! И все же…
– Простите! – извинилась хозяйка дома и торопливо выскользнула за дверь.
Даука с удивлением отметил, что не слышно ее шагов вниз по лестнице. Ведь в коридорчике одни лишь голые стены, оклеенные симпатичными обоями. Что там могло ее задержать?
Так прошло секунды три–четыре, вдруг дверь с треском распахнулась – и на пороге вновь появилась хозяйка. Глаза ее теперь сверкали гневом, губы сжаты в струнку и на скулах выступили красные пятна. Следователь Даука, не раз бывавший в подобных ситуациях, насторожился. Если женщина поведет себя в отношении задержанного чересчур агрессивно, ему придется вмешаться. Однако она вдруг накинулась на самого следователя, тон ее был угрожающим.
– Это только шутка… Не было никакого преступления! Вы поняли? – И все это повелевающим тоном, каким разговаривают начальники, когда заставляют подчиненных поверить в то, что черное это белое, и в тому подобную чепуху. Неумно. При отсутствии элементарной логики разве могут помочь угрозы в голосе, барская поза! Наивная надежда одержать верх в борьбе, где победить вообще невозможно. – Ничего ровным счетом не произошло! Вам ясно, я спрашиваю? Отправляйтесь по своим делам, здесь вам делать нечего!
Следователь Даука оторопел.
По лицу Вазова–Войского пробежала усмешечка.
Высоко подняв голову, женщина вышла в коридор походкой победительницы. Каблучки застучали по лестнице, шаги ее отдавались гулким эхом, словно в замкнутом пустом пространстве.
Она вошла в кухню, и тут силы ее оставили. Что–то в ней надломилось, мысли сделались вялыми, движения – механическими. Машинально открыла она холодильник и стала выгружать на стол его содержимое: масло, салаты, сыр, консервы. Еды было много, ведь в этом доме только завтракали и ужинали, обедали же в столовой или кафе. Она вскрывала одну за другой консервные банки – сардины, шпроты, икру, паштет, тушенку. Все подряд.
В кухню едва ли не бегом влетел Вилибалд, надувшийся как индюк. Гладко отутюженные сорочки и элегантные галстуки вернули ему сознание собственного достоинства. То ли он случайно тут оказался, то ли позвонил кто.
– Я требую объяснений, дорогая!
– Уходи… Я тебя не задерживаю… – бесконечно усталым голосом сказала Зайга.
– Я, кажется, имею право знать…
– Ну иди же… Оставь меня в покое… Я тебя очень прошу…
Если он не закроет рот и не уберется отсюда, я швырну в него чем–нибудь. Я швырну в него чем попало или ударю его сейчас.
И она сосредоточенно продолжала вскрывать консервные банки. Одну за другой. Впечатление было такое, что она собирается накормить целую роту солдат, а вовсе не одного–единственного человека.
Хлопали двери, слышалась какая–то возня, люди входили и уходили. Зайга хотела собраться с духом и выглянуть в окно, но видеть, как его уводят, несмотря ни на что, – как это страшно. И в этот момент молнией пронеслась в голове ужасная мысль: «А как же второй?»
Жить не хотелось.
Примечания
1
Межазис – сохатый (латышск.)
2
Аплаус – здесь: право хлопком в ладоши разъединить танцующую пару и самому танцевать с «дамой».
