Марджери Аллингем - Полиция на похоронах. Цветы для судьи (сборник)
— Матушка, простите меня! Скажите, что прощаете, не то я буду до конца жизни кусать себе локти!
Будь старуха Фарадей физически способна краснеть, несомненно, сейчас она именно это бы и сделала. Ее лицо, покрытое тонкой сетью морщинок, приобрело чуть более темный оттенок слоновой кости, а в блестящих глазах промелькнуло смущение.
— Кэтрин, голубушка, — проговорила она, — тебе нездоровится. Вероломное употребление чая по утрам беспокоит нас с доктором Лавроком меньше всего. У нас есть другие заботы. Маркус, возьми чашку и неси ее очень осторожно. Мистер Кэмпион, позвольте вашу руку. Уильям, останься здесь — я за тобой пошлю.
Глава 6
Царица особняка
Странная процессия медленно шествовала по коридору из холла в маленький, залитый солнцем кабинет на южной стороне дома — личные покои миссис Фарадей.
Мистер Кэмпион прекрасно отдавал себе отчет в том, какую честь оказывает ему старуха, белые пальцы которой легко покоились на его руке. Маркус шагал следом, бережно неся чашку. Миссис Фарадей подняла трость.
— Нам сюда.
Кэмпион открыл дверь и сделал шаг в сторону, чтобы пропустить хозяйку дома. Комната, в которой они оказались, была оформлена в стиле королевы Анны — весьма неожиданное решение для викторианской крепости. На стенах — белые панели и изящные гравюры. Темно-розовый китайский ковер на полу сочетался с парчовыми шторами на большом полукруглом окне. Старинная мебель орехового дерева мягко отражала пылавший в камине огонь. Всюду стояли серебристые свечи, а обивку кресел и дивана украшала искусная вышивка. Словом, комната была обставлена красиво, уютно и в совсем ином вкусе, нежели остальная часть солидного и мрачного особняка.
Миссис Каролина в нарядных кружевах смотрелась в кабинете как нельзя более органично: только такая хозяйка и могла быть у этого дивного образца давно ушедшей эпохи. Она села за бюро, положила руку, будто бы выточенную из слоновой кости, на итальянский бювар и повернулась к своим гостям.
— Маркус, поставь чашку на мой письменный стол, пожалуйста. Спасибо. Лучше вот на этот листок бумаги. Чтобы удалить влажный след от чашки, оставшийся на орехе, нужно полировать мебель три года. Можете присесть, джентльмены.
Оба послушно устроились на широких стульях «шератон», которые были сделаны для другого поколения людей, обладавших куда более могучим телосложением.
— А теперь, — сказала миссис Фарадей, поворачиваясь к Кэмпиону, — дайте мне на вас взглянуть, Рудольф. Вы не слишком похожи на свою почтенную бабушку, но в ваших жилах явно течет благородная кровь.
Мистер Кэмпион зарделся. Язвительность и властность исчезли из голоса старушки, и в нем появился даже намек на веселое удивление.
— Милый друг, — пробормотала она, — старушки сплетничают только между собой. Я вас никому не выдам. В теории я разделяю мнение вашей родни, но, в конце концов, пока ваш невыносимый брат еще жив и семейные обязательства лежат на нем, вы имеете право называться как угодно. Мы с вдовой Эмили ведем переписку на протяжении сорока пяти лет, поэтому я все про вас знаю.
Мистер Кэмпион на удивление спокойно отнесся к разоблачению своих частных дел.
— Мы с бабушкой — подельники. По крайней мере, в глазах семьи. Мать считает, что она — мой главный пособник и подстрекатель.
Миссис Фарадей кивнула.
— Я уже поняла, — чопорно произнесла она. — А теперь перейдем к этому ужасному делу. Из рассказа Джойс я сделала вывод, что Маркус обратился к вам за помощью. Я попрошу вас выступать непосредственно от моего имени. Для вас приготовят комнату в доме, и контора Фезерстоуна выплатит вам сто гиней — в том случае, если мы будем пользоваться вашими услугами меньше месяца. Помолчите, — буркнула она, когда Кэмпион хотел что-то сказать, — отказаться вы еще успеете. Я не договорила. Мне восемьдесят четыре года. Как вы понимаете, в неприятных ситуациях подобного рода я вынуждена полагаться на собственный ум и физические силы окружающих. Я также обязана ограждать себя от чрезмерных волнений, гнева, горя и прочих сильных эмоций, ибо у меня уже нет на них сил.
Она умолкла и воззрилась на гостей с царственным спокойствием, придававшим ее облику что-то нечеловеческое. Мистер Кэмпион понял, что перед ним женщина редкой силы воли и характера. Безмятежность миссис Фарадей покоробила бы его, если бы не внезапная откровенность ее следующего замечания.
— Видите ли, — тихо произнесла она, — в этом доме должен быть человек, который мог бы трезво и разумно оценивать происходящее. Увы, природа обделила моих бедных детей мозгами, и поэтому я вынуждена экономить свои умственные и душевные силы. Моя реакция на ужасную гибель Джулии может показаться вам чрезмерно скупой, однако я уже давно не в том возрасте, когда человек обязан соблюдать приличия и условности, обманывая самого себя. То ли потому, что Джулия была моим старшим ребенком и провела со мной больше времени, чем остальные, то ли потому, что она пошла в мою свекровь — несказанно глупую женщину даже в век, когда женская глупость приветствовалась… словом, не знаю почему, Джулия всегда казалась мне чересчур неумной и злобной. Безусловно, ее кончина потрясла меня до глубины души, но убиваться по этому поводу я не готова. В моих летах смерть уже не воспринимается так остро, как в молодости. Понятно ли я выражаюсь?
— Более чем, — ответил мистер Кэмпион, снимая очки (без них его лицо мгновенно лишилось глуповатого выражения). — Я вас понял. Вы хотите, чтобы я выступил в роли рессоры, смягчающей удары, которые неизбежно посыплются на всех вас в ходе расследования.
Миссис Фарадей бросила на него быстрый взгляд.
— Эмили права, вы весьма умны и сообразительны. Значит, с этим мы разобрались, перейдем к следующему вопросу. Я хочу, чтобы вы понимали: мне совершенно нечего скрывать от полиции и я готова оказывать всяческое содействие следствию. Опыт подсказывает, что из отчаянных попыток скрыть неприглядную истину ничего хорошего не выходит. И потом, чем быстрее все закончится, тем быстрее люди забудут про этот неприятный скандал. Да, и пресса… Репортеры уже начали осаждать мой дом. Слугам велено помалкивать, разумеется, но держать прессу в полном неведении едва ли разумно. Это их раздражает, и они начинают тиражировать куда менее приятные, часто ложные сведения, нежели те, которые мы могли бы сообщить им сами.
Миссис Фарадей вновь окинула своих слушателей пронзительным орлиным взглядом — те кивнули в знак согласия, — и она продолжала:
