Семён Клебанов - Настроение на завтра
— Красавицу ищешь?
— Поживем — увидим.
Слушая Мягкова, Старбеев все больше убеждался в правильности своего выбора. Почти все доводы Мягкова, вся откровенность его отрицания вселяли в Старбеева веру, что именно такому человеку можно смело поручить новое дело. Как бы помягче тронуть струну его честолюбия, увлечь перспективой? И Старбеев решил завершить разговор как бы многоточием, оставляя возможность продолжить его.
— Я доволен нашей беседой, — искренне сказал Старбеев. — Хорошо поговорили.
— Не понимаю… Я отказался. А вы, оказывается, довольны.
— Мы ведь условились. Не было разговора… Я действительно доволен потому, что вижу в тебе умного, знающего рабочего, которому дорог завод. Разве этого мало? Я представляю: если бы мы стали рядом, то многое бы сотворили… Конечно, можно поступить просто. Приладить к станкам новичков. Не сразу, конечно, но станки будут работать. Но так может распорядиться только временщик. Я не могу. Мы закладываем фундамент завтрашнего дня завода. Вот и скажи, Юрий, чьими руками это надо делать? Чей опыт и душа, да, я не оговорился, душа сцементирует идею будущего? На фронте мы говорили: «Вот с этим человеком я пойду в разведку». Дорогие слова. Теперь я говорю их тебе.
— Ну, Павел Петрович, — вздохнул Мягков, — отдышаться не даете. Удар за ударом. Почти нокаут.
— Почти не считается, — заметил Старбеев.
— Сколько я возражал, а вы будто и не слышали моих слов.
— Слышал. Это ты, Юрий, вооружил меня. Все твои доводы говорят «за», а не «против». В одном ты прав. Надо, чтоб было интересно и чтобы ты оставался Мягковым. Нет, не так. Чтоб Мягков пошел дальше. Потому и становлюсь рядом с тобой. — Он посмотрел на часы. — Тебе пора. Скоро смена. Спасибо, что пришел.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Каждый день, приходя в редакцию, Мартынова озабоченно открывала блокнот, где на первой странице сиротливо ютилась строка: «Механический цех, Мягков Юрий Васильевич». Белая пустота бумаги была безмолвным упреком.
Дважды Мартынова встречалась с Мягковым, но он больше расспрашивал ее о работе в редакции, чем рассказывал о себе.
Она чувствовала, как Мягков пристально смотрел на нее, и возникшее беспокойство сковывало беседу.
В душе у нее копилась смутная боязнь нарастающего интереса к Мягкову.
На завод Мартынова приходила часто. Бывала в редакции заводской многотиражки, где часами просиживала, изучая комплекты газеты за последние годы.
В нескольких заметках упоминалась фамилия Мягкова, и она, перечитывая их, ловила себя на том, что хочет увидеть его. В минуты тревожного боренья Мартынова вскакивала и торопливо уходила от искушающей возможности зайти в цех. И только за дверью проходной обретала непрочный покой.
На другой день после встречи с Мягковым Старбеев позвонил Мартыновой.
— Нина Сергеевна, у меня был интересный, откровенный разговор с Мягковым. Сдается, что он склонен принять мое предложение. Вы бы могли повидаться с ним? Полагаю, что ваша встреча, Нина Сергеевна, может оказаться очень важной. Я могу рассчитывать на вашу помощь?
— Павел Петрович, вы преувеличиваете мои возможности.
— Я недооценивал их. Поверьте. А по существу, вы продолжаете свою работу. Так я понимаю.
— Конечно, мне очень нужно знать, как развиваются события.
— Вот и прекрасно! Вторгайтесь, творите…
— Завидую вашей настойчивости, — искренне призналась Мартынова.
— Вы по-прежнему волнуетесь?
— Да… Еще больше.
— Значит, будет премьера. Я даже подумал такое: хорошо бы выступить в газете в тот день, когда мы пустим станки.
— Об этом можно только мечтать. Павел Петрович, если все получится, я смогу включить в очерк наш разговор?
— И не только этот. И первый и будущий! Никакой тайны. Тайна в другом. Мягков не должен знать о моем звонке. Иначе он будет молчать или ничего путного не скажет.
— А как с ним связаться?
— У него дома телефон… Запишите. — Он продиктовал номер и, пожелав удачи, положил трубку.
На другой день они встретились. Был холодный осенний вечер, порывисто наскакивал ветер, срывал обессиленные листья и мчался к реке, бугрил черную воду.
Мягков стоял у ворот городского парка. Когда в свете неярких фонарей подошла Мартынова, он шагнул к ней, пожал ее озябшую руку. Прошли долгие секунды молчаливых взглядов, прежде чем Мартынова сказала:
— Все думала, как назвать нашу встречу. Может, «Осеннее интервью»?
— Годится… — ответил Мягков, хотя не постиг подспудного смысла ее раздумий. Поэтому добавил: — Вы, газетчики, всегда ищете изюминку… Здесь будем беседовать?
— Я мерзлячка… Пожалейте. Пошли в редакцию.
— Я могу и вспылить. Мне бы не хотелось.
— Нам не помешают.
— Хорошо.
Когда они пришли в редакцию, Мартынова открыла комнату, где проходили летучки, и пригласила Мягкова.
— Тут и поговорим.
Мартынова вынула из сумочки блокнот, ручку и, открыв памятную страничку, посмотрела на Мягкова.
— С чего начнем?
— Вы сказали «Осеннее интервью». Значит, необычное. Отвечаю на незаданный вопрос. Водку не пью. С детства трезвенник… Можете записать.
— Учту. Вдруг пригодится… У вас хорошее настроение, Юрий Васильевич. Что-нибудь случилось приятное? — Мартынова невольно вспомнила его колючий взгляд при знакомстве. — Считайте, что первый вопрос задан.
— Случилось ли приятное, — повторил Мягков и, тронув темно-синий галстук, задумался. Он мог бы ответить сразу: «Да, случилось». Это относилось бы и к встрече с Мартыновой, встрече не только приятной, но и желанной. А сказать об этом не решался. — Мы давно не виделись…
— Пятнадцать дней, — уточнила Мартынова.
— Много времени прошло… Я обдумывал предложение Старбеева. Сейчас расскажу все, что связано с этим. Пожалуйста, не пишите. Иначе собьюсь. Буду следить за вашей ручкой. А я должен видеть лицо собеседника.
— Всегда?
— В этом случае обязательно…
— Хорошо. Буду запоминать.
— Мои размышления выходят за пределы конкретного дела. Раньше я оборонял себя от просьбы Старбеева и видел в нем, честно говоря, противника. Я был настойчив и глух… Уже был момент, когда оставалось всего лишь несколько шагов до моего согласия. Но внутри что-то сопротивлялось, и я отказался. Так было. Уехал Старбеев. Я даже обрадовался. Но я-то остался. И мне надлежало решать, как поступить.
Мартынова не удержалась, записала какую-то фразу.
— В борьбе за свое счастье человек чаще склонен винить других, даже сражаться с ними. И уходит от противоборства с самим собой. Мне повезло! Появился человек, который, желая помочь мне, начал борьбу против меня. Это Старбеев. Отстаивая свою правоту, я выбирал только то, что противоречило моим взглядам. Отсюда настороженность и возражения. Я оберегал престиж мастерства, универсальность профессии. Я считал, что новая работа зачеркнет мое достоинство. Так это было! Но вот приехал Старбеев…
