Виктор Лагздиньш - Ночь на хуторе Межажи. Смерть под зонтом. Тень
«Может, завел какую–нибудь кралю и она прибирает к рукам его деньги?» – задумался Виктор, но, так и не вспомнив ни одного случая, который мог бы бросить на отца хотя бы тень подозрения, успокоился.
– Странно, что ты не примчался сюда сразу после освобождения. За спасательным кругом.
– Я пошел вкалывать.
– И уже надоело?
– Не в этом дело. Ты думаешь, за решеткой не надо работать? Просто я понял, что способен на большее.
– На сейфы?
– Не насмехайся, отец! У меня было достаточно времени на размышления.
– И неоднократно, – со смешком добавил Вазов–Войский–старший.
– Да. Неоднократно. Увы, мне трудно с этим справиться, ты единственный человек, у кого я могу попросить совета.
– Пожалуйста! Совет денег не стоит. Могу дать тебе совет. Как–никак знакомый человек, столько лет в одной квартире прожили!
Виктор ожидал всего, только не иронии. И еще он не ожидал, что с ним будут разговаривать как с гостем, который забежал на минутку поболтать о том о сем. Ирония отца его шокировала, он начал терять уверенность в себе. К нему относились как к человеку, слова которого ничего не стоят, который задержался в развитии. В свои двадцать пять он еще ничего не достиг, это так, но когда же достигать, если без конца отсиживаешь. А вот среднюю школу он все–таки кончил и выучился на механика по швейным машинам, правда, из–за отсутствия практики знания уже успели выветриться из головы.
Он даже предполагал, что старый моряк не пустит его на порог, что ж, сел бы на лестнице и ждал смиренно своего часа. Виктор допускал, что как блудный сын, возвратившийся в отчий дом, будет встречен лавиной упреков и, возможно, заработает парочку оплеух, он рассчитывал увидеть в глазах отца слезы, но в них были лишь презрение и откровенная издевка.
– Все время в Риге?
Виктор утвердительно кивнул.
– Ну и как чувствуешь себя, когда встречаешь моих старых друзей? Например, Остапыча? Когда ты был маленьким, он качал тебя на коленях.
Виктор прикусил губу.
Это он предложил «очистить» квартиру Остапыча и сам принял участие в грабеже. Обворовали и других коллег отца, из–за которых тот так тяжело переживал позор, что с ним случилось тяжелое нервное расстройство, но квартира Остапыча была особая статья. Вазовы–Войские дружили с этой семьей, и Виктор без малого считался женихом дочери Остапыча. Отношения между домами были настолько тесными, что Виктор мог в любое время суток явиться к Остапычу в дом и ему ни в чем бы не отказали. Семья Остапыча обычно уже весной переезжала на дачу. И как–то раз, когда на квартире Вазовых–Войских затянулся ремонт, Остапыч предоставил свою в их полное распоряжение. Остапыч и его жена были единственными, кого не столько волновали украденные вещи, сколько сам факт кражи, хотя квартиру обчистили основательно. Оставшись чуть ли не среди голых стен, они категорически отказались от возмещения убытков, предложенного матерью Виктора, – видимо, потому, что возмещать убытки надо было также другим пострадавшим, причем без промедления, и мать в отчаянии повсюду занимала деньги. Остапыч даже помогал вызволять Виктора из–под ареста.
– Не заводись, отец…
– Я тебе не отец!
– Хочешь, я сейчас же уеду – и мы никогда больше не увидимся? Мне это будет нелегко, у меня в душе все переворачивается, но я это сделаю, если ты так хочешь.
– Хочу? Конечно, хочу!
– Не горячись, отец, – вставая со стула, сказал Виктор.
Ничего не попишешь, одним махом такую крепость не возьмешь, это можно было предвидеть. Надо было загодя поздравительные открытки по праздникам слать, а то и письмишко накропать. Лихим кавалерийским наскоком эти стены не одолеешь, ну что ж, изобразим оскорбленную гордыню и подождем, пока подоспеет тяжелая артиллерия.
– Я хотел тебе написать, но ты сам запретил мне напоминать о себе. Извини, что я затруднил тебя своим присутствием, но это получилось ненарочно: еду в Ленинград поступать в институт, отсюда до Мурманска рукой подать, вот и не выдержал. Я рад, что ты жив и здоров. Надеюсь, отец, что ты еще будешь мною гордиться!
– Я тебе не отец. Мать мне призналась, что в больнице тебя подменили…
– Да? Это она для тебя придумала. Она хотела, чтобы ты легче переносил мои выходки. Она тебя очень любила. И все–таки «до свидания», а не «прощай».
– Ты в Ленинград? – Лицо отца посерьезнело, на нем отразилось волнение. – Какого совета ты хотел?
– Знаешь, будет лучше, если я сейчас уеду. Может, появлюсь, когда сдам экзамены.
– Что ж… Пожалуй. Ты серьезно готовился?
– Было нелегко, но уж как–нибудь.
– Надо брать частные уроки.
– Да, хотя бы по математике. У меня большой перерыв, да и языку нас в вечерней обучали так… все больше по верхам.
Отец подошел к шкафу, достал из мундира портмоне, пересчитал деньги и вручил их Виктору.
– Не надо, отец… Я решил взяться за дело и хочу полагаться только на свои силы.
– Не переоценивай свои силы. Уроки бери у приличного преподавателя.
Виктор оставил Мурманск, не зная, что ему делать дальше. Он и в самом деле охотно пошел бы в вуз, но не имел представления, сколько времени требуется на серьезную подготовку к вступительным экзаменам, не говоря уже о конкурсе. Получить в этом мире место за письменным столом становится все труднее. Прожив несколько дней в Ленинграде, он понял, что может надеяться лишь на вечернее отделение какого–нибудь техникума, и то при условии работы по выбранной профессии. Решив, что в Риге будет полегче, он подался домой. Отцовы деньги успели незаметно растаять, не так уж много их было.
В общем, он был доволен, что с отцом удалось худо–бедно установить контакт, появились хоть какие–то виды на будущее.
Надзиратель – правильнее сказать, контролер – время от времени приоткрывал глазок и заглядывал в камеру. Виктор подумал, что этот филин долго его разгуливания не потерпит, откроет дверь и прикажет лечь, но надзиратель, видимо, понимал его душевное состояние и не мешал.
В больнице подменили… Для успокоения мать могла старику и не такое нарассказать. Больше всего отец беспокоился о добром имени Вазовых–Войских. Он вставил бы его в золотую рамку и повесил на стену. В каких–то старинных мемуарах отец вычитал, что некий Вазов–Войский принимал участие в Синопском сражении, и стал почитать его как родоначальника. Каждому, кто бывал у них в гостях, приходилось выслушивать, как утонули в бою три тысячи турок, ранили самого Османа–пашу, в то время как русская эскадра потеряла всего лишь тридцать семь человек. Вазов–Войский сыграл в этой битве выдающуюся роль; в том числе, рискуя жизнью, он спас дворянина, своего командира, уже валившегося за борт. Правительство поддержало ходатайство спасенного: будущие Вазовы–Войские могли разгуливать, высоко подняв голову.
