Дик Фрэнсис - Отражение
Почему же он не искал вознаграждения… так старательно прятал негатив… и почему его дом три раза грабили? Я никогда не любил Джорджа Миллейса, а очевидный ответ на эти вопросы отвратил меня от него окончательно.
Глава 5
Утром я пошел на конюшню и, как обычно, выехал на раннюю тренировку. Гарольд по привычке бушевал, голосом перекрывая пронзительный свист ноябрьского ветра.
Жокеи хмурились, мрачнели — словесная порка не каждому по душе, и я подумал, что к концу недели обязательно кого-нибудь не досчитаемся. Жокеи уходили из конюшен просто: в одно прекрасное утро не являлись в назначенный час, и больше их не видели. Они тайком перебирались к другим тренерам, и прежние хозяева узнавали о том, на кого они сейчас работают, лишь когда новые хозяева обращались к ним за рекомендацией.
Большинство молодых жокеев исчезали без предупреждения: кому охота собачиться с тренером, если можно незаметно улизнуть. Жокейская братия, подобно бесконечной бурной реке, вливалась и выливалась из британских конюшен, и старожилы здесь были скорее исключением, нежели правилом.
— Пошли ко мне, — вдруг рявкнул Гарольд. — Позавтракаем.
Я кивнул. Гостеприимная жена Гарольда кормила сытно и вкусно.
Сегодня на большом кухонном столе высилась гора золотистых тостов, а от дымящейся сковородки шел такой аромат, что устоять было невозможно.
— Положить еще сосиску, Филип? — спросила жена Гарольда, щедрой рукой накладывая мне на тарелку. — Может, жареной картошки? Горячая.
— Ты испортишь его, женщина, — сказал Гарольд, беря масло.
Жена Гарольда, как всегда, многозначительно улыбнулась мне. Она считала, что я слишком худой и что мне надо жениться, и часто говорила об этом. Я на словах не соглашался с ней, но в глубине души чувствовал, что она права.
— Оторвись от тарелки, — сказал Гарольд, — обсудим планы на неделю.
— Давай.
— В среду в Кемптоне скачешь на Памфлете, — сказал он. — Двухмильная скачка с препятствиями. А в четверг Тишу и Точило…
Он говорил и говорил, не переставая энергично жевать, так что наставления вылетали у него изо рта вперемешку с крошками.
— Понял? — наконец спросил он.
— Да.
Выходит, если меня и собираются вышвырнуть на улицу, то не сию минуту. Я возблагодарил судьбу за такую милость, хотя было ясно, что от расплаты мне не уйти.
Увидев, что жена стоит в дальнем конце кухни и складывает приборы в посудомоечную машину, Гарольд, понизив голос, сказал:
— Виктору не нравится твое отношение к работе.
Я промолчал.
— Главное, что требуется от жокея, это верность, — патетически произнес Гарольд.
— Слушаюсь, мой фюрер, — сказал я.
— Ни один владелец не потерпит жокея, который смеет публично осуждать его действия.
— Пусть тогда он не обманывает публику.
— Есть кончил? — спросил Гарольд, закипая.
— Да, — с сожалением вздохнул я.
— Тогда пошли в кабинет.
Он прошел через красновато-коричневую комнату с не растопленным еще камином, которую заполнял холодный голубоватый свет буднего утра.
— Закрой дверь, — буркнул он.
Я повиновался.
— Ты должен выбрать, Филип, — сказал Гарольд. Рослый и крепкий, он стоял в костюме для верховой езды, поставив ногу на кирпичи, уложенные перед камином, и от него пахло лошадьми, свежим воздухом и крутыми яйцами.
Я ждал как ни в чем не бывало.
— Когда-нибудь Виктор снова захочет, чтобы ты проиграл. Конечно, не сразу — это было бы слишком явно. Немного погодя. Он говорит, что если ты будешь стоять на своем, нам придется подыскать себе другого жокея.
— На эти скачки?
— Не прикидывайся. Ты ведь не дурак. Уж чего-чего, а мозгов у тебя хватает.
Я покачал головой.
— Почему он снова взялся за старое? Ведь последние три года он не мухлевал и выигрывал уйму призовых денег.
Гарольд пожал плечами.
— Не знаю. Дело не в этом. В субботу, когда мы приехали в Сандаун, Виктор сказал мне, что заключил пари на свою лошадь, и мне достанется солидный куш. Мы и раньше так делали… а сейчас-то что? Что на тебя нашло, Филип? Ну, смухлюем чуть-чуть. Чего ты из себя строишь?
Я не знал, что ответить. Но прежде, чем я придумал ответ, он снова стал напирать.
— Ну пораскинь мозгами, мальчик. Чьи лошади лучшие в конюшне? Виктора. Кто покупает новых скакунов взамен старых? Виктор. Кто оплачивает тренерские счета тютелька в тютельку, не меньше чем за пять лошадей? Виктор. У кого больше всех лошадей в конюшне? У Виктора. Значит, кто самый ценный мой клиент? Ты вспомни, он уже десять лет со мной работает. Большинство фаворитов, которых я тренировал, поставил он. Надеюсь, что и дальше так будет. Значит, от кого больше зависит мой бизнес? Как, по-твоему?
Я тупо уставился на него. До этой минуты я не осознавал, что сам он, возможно, находится в том же положении, что и я. Либо делать так, как хочет Виктор, либо…
— Я не хочу терять тебя, Филип, — сказал он. — Ершист ты, правда, чтоб тебя… но до сих пор мы с тобой ладили. И все-таки долго ты не продержишься. Сколько лет ты участвуешь в скачках? Десять?
Я кивнул.
— Значит, еще три-четыре года. Максимум пять. Скоро ты руками и ногами будешь цепляться за эти «грязные» деньги. А получишь травму — расстанешься с седлом навсегда. Давай смотреть на вещи трезво, Филип. Кто мне понадобится дольше, ты или Виктор?
В подавленном настроении мы вышли на конный двор. Гарольд добродушно прикрикнул на пару слоняющихся без дела конюхов.
— Когда решишь, скажи, — сказал он, повернувшись ко мне. Ладно. Я хочу, чтобы ты остался.
Я удивился, но мне это было приятно.
— Спасибо, — сказал я.
Он неуклюже хлопнул меня по плечу — с его стороны это было высшим проявлением дружеских чувств. Не вопли, не угрозы, а именно этот скупой знак приязни заставил меня задуматься над его просьбой. Это в природе человека и старо, как мир. Нередко дух узника сламливает не пытка, а доброта. Когда на человека давят, это всегда рождает в нем желание дать отпор. Доброта же незаметно подкрадывается сзади и бьет тебя в спину так, что начинаешь исходить слезами благодарности. От доброты защищаться гораздо труднее. А защищаться от Гарольда мне и в голову не приходило.
Мы стояли молча, и я инстинктивно решил перевести разговор на другую тему. Первое, о чем я подумал, был Джордж Миллейс и его фотография.
— Гм, — начал я. — Помнишь лошадей Элджина Яксли? Ну, тех, которых застрелили?
— Что? — недоуменно переспросил он. — Какое отношение это имеет к Виктору?
