Жорж Сименон - Мегрэ и бродяга
— Весьма вероятно.
— Он очень страдает?
— Вряд ли. Ему, наверно, делают уколы.
— Вчера какие-то в штатском приходили за его вещами. Это ваши люди?
Мегрэ кивнул и, улыбнувшись, добавил:
— Не беспокойтесь, ему все вернут.
— Вы еще не знаете, кто мог это сделать?
— А вы?
— Я?.. Вот уже пятнадцать лет, как я живу на набережной, и за все это время первый раз вижу, чтоб напали на бродягу… Ведь мы безобидные люди. Вы-то это знаете лучше, чем кто другой.
Слово, как видно, понравилось ей, и она повторила:
— Безобидные… У нас никогда не бывает даже драк. Каждый волен поступать, как ему хочется. А если не дорожить свободой, для чего же тогда спать под мостами?..
Присмотревшись, Мегрэ заметил, что глаза у нее покраснели, а лицо приобрело багровый оттенок, которого не было накануне.
— Вы сегодня пили?
— Чтоб заморить червяка.
— А что говорят ваши товарищи?
— Ничего не говорят… Когда насмотришься всякого, неохота судачить.
Видя, что Мегрэ направляется к лестнице, Леа спросила:
— Можно мне подождать вас, чтоб узнать новости?
— Я, возможно, задержусь.
— Не страшно. Не все ли равно, где болтаться?
К толстухе возвратилось хорошее настроение. На лице промелькнула по-детски наивная улыбка.
— А сигареты у вас не найдется?
Мегрэ показал на трубку.
— Тогда щепотку табаку… Если нечего курить, я жую табак.
Мегрэ поднялся в лифте вместе с больным, лежащим на носилках, и двумя сестрами. На четвертом этаже он столкнулся со старшей сестрой, как раз выходившей из палаты.
— Вы же знаете, где лежит Келлер… Я скоро приду: вызывают в операционную… Как и накануне, больные уставились на Мегрэ. Очевидно, его узнали. Держа шляпу в руке, комиссар направился к койке доктора Келлера и увидел наконец его лицо, кое-где заклеенное пластырем.
Вчера Келлера побрили, и теперь он мало походил на свою фотографию. Лицо — землистое, с заострившимися чертами. Губы — тонкие, бледные. Мегрэ невольно вздрогнул, внезапно встретившись со взглядом больного.
Вне всякого сомнения, Тубиб смотрел именно на него, и это был взгляд человека, находящегося в полном сознании.
Мегрэ чувствовал: необходимо что-то сказать, а что сказать — он не знал. Возле кровати стоял стул, и он опустился на него.
— Вам лучше? — наконец спросил он, понизив голос. Мегрэ был уверен, что слова эти вовсе не потонули в тумане, что они были восприняты и поняты. Но глаза, по-прежнему устремленные на Мегрэ, выражали полное безразличие.
— Вы меня слышите, доктор Келлер?
Так начался длительный и малоуспешный поединок.
Глава 5
Мегрэ редко говорил с женой о делах, которые вел. Впрочем, он почти никогда не обсуждал их даже со своими ближайшими помощниками и ограничивался только тем, что давал им указания. Таков уж был метод его работы: самому добраться до сути, постепенно вникая в жизнь людей, о существовании которых он еще накануне не подозревал.
«Что вы думаете об этом, Мегрэ?» — зачастую спрашивал его судебный следователь после выезда на место происшествия или же по ходу выяснения фактов.
Ответ был всегда один:
«Ничего не думаю, господин следователь».
А однажды кто-то заметил:
«Не думает, а вникает».
В известной степени это было действительно так, ибо комиссар придавал слишком большое значение каждому высказанному слову и поэтому предпочитал помалкивать.
Но на сей раз все получилось иначе, во всяком случае, в отношении госпожи Мегрэ — возможно, потому, что благодаря сестре, жившей в Мюлузе, она существенно помогла мужу.
Усаживаясь за обеденный стол, Мегрэ сообщил жене:
— Сегодня я познакомился с Келлером…
Госпожа Мегрэ была поражена. И не только тому, что он сам заговорил о Келлере. Ее поразил прежде всего веселый тон мужа. Может быть, «веселый» и не то слово, но как бы то ни было, выражение глаз и бодрый тон комиссара свидетельствовали об отличном настроении.
Газеты на этот раз не докучали Мегрэ, а помощник прокурора и судья оставили его в покое… Что им до какого-то бродяги, которого пристукнули под мостом, потом бросили в Сену, но он чудом спасся, а теперь профессор Маньен не перестает удивляться его живучести! Хм… ну и что?
Короче говоря, налицо такое странное преступление, где не было ни жертвы, ни убийцы и вообще никто не беспокоился о Тубибе, если не считать толстой Леа да еще двух-трех бродяг.
И тем не менее Мегрэ отдавал этому расследованию столько времени, словно речь шла о драме, взволновавшей всю Францию.
— Он пришел в сознание? — спросила госпожа Мегрэ, стараясь скрыть острое любопытство.
— И да, и нет. Он не произнес ни звука… Только смотрел на меня… Но я убежден, что он все понял, о чем я ему говорил… Старшая сестра придерживается иного мнения: она считает, что сознание больного притуплено лекарствами и что он примерно в таком состоянии, в каком бывает боксер, приходящий в себя после нокаута… Мегрэ принялся за еду, глядя в окно и прислушиваясь к щебету птиц.
— Как ты думаешь, он знает, кто на него напал? Мегрэ вздохнул. Потом на лице его вдруг промелькнула насмешливая улыбка — улыбка, которую он, казалось, адресовал себе самому.
— Не могу сказать ничего определенного… Мне очень трудно передать свое впечатление… …Редко в своей жизни он бывал так озадачен и вместе с тем так заинтересован расследованием дела.
Кстати говоря, сама встреча происходила в крайне неблагоприятной обстановке — прямо в палате, где примерно десять больных лежали на койках, а другие сидели или стояли у окна. Некоторым было очень плохо. Все время раздавались звонки, по палате взад и вперед сновала медицинская сестра, наклоняясь то над одним, то над другим.
Почти все больные с нескрываемым любопытством разглядывали комиссара, сидевшего подле Келлера, и прислушивались к его словам.
К двери то и дело подходила старшая сестра и укоризненно, с обеспокоенным видом поглядывала на них обоих.
— Пожалуйста, не задерживайтесь в палате, — просила она Мегрэ. — Его нельзя утомлять…
Комиссар, наклонившись к больному, говорил тихо, чуть ли не шепотом:
— Вы слышите меня, мосье Келлер? Вы помните, что с вами случилось в понедельник вечером, когда вы спали под мостом Мари?
Лицо пострадавшего казалось совершенно бесстрастным, но Мегрэ интересовали только глаза. В них не отражалось ни тревоги, ни тоски. Глаза были серые, поблекшие, какие-то изношенные, много повидавшие на своем веку.
— Вы спали, когда на вас было совершено нападение?
Тубиб не отрывал взгляда от Мегрэ. И странное дело: казалось, не Мегрэ изучает Келлера, а Келлер изучает его.
