Патриция Хайсмит - Сочинитель убийств. Авторский сборник
Вентилятор на потолке издавал неровное «вз–вз–вз»: недоставало одной из четырех лопастей. Была бы она на месте, подумал он, было бы ему чуть–чуть попрохладней. В сортире протекал кран, фиксатор в лампе для чтения в изголовье постели был сломан, и лампа свободно болталась, дверца стенного шкафа вся была заляпана жирными пальцами. А ему–то говорили, что это лучшая гостиница в городе! Ну почему в любом гостиничном номере, где ему доводилось останавливаться, хотя бы одна какая–то мелочь обязательно была не в порядке? Когда–нибудь он отыщет безукоризненный номер — и купит, пусть даже в южноафриканской гостинице.
Он присел на краешке постели и поднял телефонную трубку:
— Дайте междугородную.
Он тупо уставился на пятно красной грязи, которое его ботинок оставил на белом покрывале.
— Грейт–Нек, 166–джей… да, Грейт–Нек, — он подождал. — Лонг–Айленд… в Нью–Йорке , дубина, слыхал о таком городке?
Не прошло и минуты, как он разговаривал с матерью.
— Да, я тут. Ты не передумала лететь в воскресенье? Лучше бы… Ну, совершил поездку на мулах. Она меня едва не доконала… Видел, видел я этот Каньон… Ничего себе, только краски какие–то резкие… Ну, ладно, а как ты поживаешь?
Он засмеялся. Скинул ботинки и повалился на постель с трубкой в руке, продолжая смеяться. Она описывала, как, вернувшись однажды домой, застала Начальника в компании двух ее приятелей — она познакомилась с ними вечером накануне, — которые надумали ее навестить, решили, что Начальник — ее отец, и понесли несусветную чушь.
7
Опершись на локоть, Гай, лежа в постели, рассматривал письмо, надписанное карандашом.
— Осталось мне будить тебя всего один разик, а там, боюсь, опять долго тебя не увижу, — сказала мать.
Гай взял другое письмо, отправленное из Палм–Бич.
— Не так, может, и долго, мама.
— Когда ты завтра улетаешь?
— В час двадцать.
Она наклонилась и начала подтыкать одеяло в ногах, хотя в этом не было необходимости.
— Ты не выкроишь времени сбегать проведать Этель?
— Конечно же выкрою, мама.
Этель Петерсон была самой старой подругой матери. У нее Гай брал свои первые уроки игры на фортепьяно.
Из Палм–Бич писал матери Брилхарт. Заказ было решено передать Гаю. Мистеру Брилхарту удалось также уговорить правление на вентиляционные проемы.
— Я сварила крепкий душистый кофе, — сообщила мать, остановившись в дверях. — Хочешь позавтракать в постели?
— Еще как! — улыбнулся Гай.
Он внимательно перечитал письмо мистера Брилхарта, сунул обратно в конверт и медленно разорвал на части. Потом вскрыл второе письмо. Одна страничка, исписанная карандашом. Подпись с тяжелым витиеватым росчерком заставила его снова улыбнуться: Чарльз Э. Бруно.
«Дорогой Гай,
пишет вам дорожный знакомец, помните такого? Вы забыли тогда вечером у меня в купе книгу, а в ней я нашел техасский адрес, по которому, надеюсь, почта до вас дойдет. Книгу высылаю. Я и сам прочел несколько страниц, вот уж не знал, что у Платона столько болтают.
От нашего тогдашнего обеда получил огромное удовольствие и надеюсь, что могу записать вас в друзья. Вот здорово было бы встретиться с вами в Санта–Фе, и если передумаете — то мой адрес: отель «Ла Фонда“, Санта–Фе, Нью–Мексико, здесь пробуду еще две недели, по крайней мере.
Я все подумываю об этой нашей идее двойного убийства. Уверен, ее можно осуществить. Мне трудно объяснить, но я верю в этот план целиком и полностью! Хотя понимаю, вас эта тема не волнует.
А что там с вашей женой, вы про нее интересно рассказывали. Пожалуйста, напишите скорее. Про себя мне и писать нечего, вот разве что в Эль–Пасо остался без портмоне (сперли со стойки прямо у меня на глазах). Эль–Пасо мне не понравился, приношу извинения.
Надеюсь в скорости получить от вас письмо.
Ваш друг
Чарльз Э. Бруно.
P. S. Простите, что проспал и утром с вами не попрощался.
Ч. Э. Б».
Так или иначе, а письмо Гаю понравилось. Ему доставляло удовольствие думать о раскрепощенности Бруно.
— Овсянка! — обрадовался он. — Там, на севере, мама, не подают овсянки к яичнице.
Он облачился в свой любимый старый халат — жарковато для здешней погоды — и оперся спиной о подушки, прихватив в постель «Меткаф стар» и поставив перед собой неустойчивый поднос с завтраком.
Поев, он принял душ и тщательно оделся, словно ему предстояло выйти по делам. Никаких дел однако, у него не было. У Картрайтов он побывал накануне. Можно было бы зайти к Питеру Риггсу, другу детских лет, но Питер теперь работал в Новом Орлеане. Интересно, чем сейчас занята Мириам? Вероятно, наводит маникюр, устроившись на заднем крыльце, или играет в шашки с какой–нибудь соседской девчонкой, которая ее обожает и мечтает стать точь–в–точь, как она. Мириам не из тех, кто предается размышлениям, если не удается задуманное. Гай зажег сигарету.
Снизу доносилось мягкое непрерывное позвякивание: это мать или повариха Урслина чистила столовое серебро, бросая предметы один за другим в общую груду.
Почему он не улетел сегодня? Ведь знал же, что двадцать четыре часа безделья нагонят тоску. Вечером снова дядя и, видимо, нагрянет кто–нибудь из маминых друзей. Всем хотелось на него поглядеть. После прошлого его приезда «Меткаф стар» посвятила ему столбец, где упомянула о всех его поощрительных стипендиях, о Prix de Rome,[1] которой он не мог воспользоваться из–за войны, и о его проектах — торговом здании в Питтсбурге и маленьком флигеле–изоляторе для чикагской больницы. На газетной полосе все это смотрелось вполне внушительно. Тем одиноким днем в Нью–Йорке, когда от матери пришло письмо с вложенной газетной вырезкой, вспомнил Гай, он почувствовал себя чуть ли не важной персоной.
Внезапный порыв ответить Бруно усадил его за письменный стол, однако, взявшись за ручку, он понял, что писать ему не о чем. Он представил, как Бруно в своем коричневом костюме оттенка ржавчины и с фотоаппаратом через плечо тащится вверх по выжженной солнцем дорожке в Санта–Фе, чему–то там улыбается, обнажив порченные зубы, поднимает дрожащими руками фотоаппарат и нажимает на спуск. Представлял, как Бруно с тысячью незаработанных долларов в кармане сидит в каком–нибудь баре и ждет приезда матери. Ну о чем он может ему написать? Он завинтил колпачок авторучки и бросил ее на стол.
— Мама? — позвал он, сбегая по лестнице. — А не сходить ли нам днем в кино?
Мать ответила, что на этой неделе уже два раза ходила в кино.
— Ты же не любишь кино, — пожурила его она.
— Мама, но мне действительно хочется сходить! — улыбнулся он и настоял на своем.
