Буало-Нарсежак - На склоне лет
— Да, но очень бедная. Несколько сот томов. Но если позволите, я могу ссужать вас книгами.
Я чуть было не ляпнул, что и сам некогда был писателем. Остатки стыдливости вовремя меня удержали. Я увидел, что мое предложение доставило ей величайшее удовольствие.
— Еще один вопрос, — сказала она. — Есть ли на ваших книгах какая-нибудь пометка — экслибрис или подпись, свидетельствующая о том, что они принадлежат именно вам?
— Нет. Почему вы спрашиваете?
— Потому что моему мужу это может прийтись не по душе. Он — непредсказуемый!
Тут есть над чем поразмыслить, прежде чем поддаться усталости.
Глава 3
Боюсь, что я занимаюсь тем, что меня не касается. Однако должен признать, что скука сродни туману, в котором я барахтался, как заблудившийся парусник, но он начинает рассеиваться. Вот почему я запишу события этого дня без жалоб и сетований — так, будто в мою тьму мало-помалу просачивается что-то более светлое. Конечно, это не надежда. Надежда на что? Но мои мысли приобрели определенное направление, настойчиво ориентируются на одного человека — мадам Рувр.
Раскрыть чью-то тайну — в моем положении это уже стимул для жизни. Я хотел бы знать — из чистого любопытства (да будет благословенно любопытство!), — почему Люсиль плачет. Правда, и сейчас, когда я пишу эти строки, я не намного продвинулся в этом вопросе. Тем не менее я сделал интересное открытие.
Вернемся вспять. Начнем с первого завтрака. Мадам Рувр права: кофе чуть теплый. Эта деталь от меня как-то ускользала, но совершенно очевидно, что Франсуаза плохо выполняет свои обязанности. Надо будет сделать ей замечание.
Затем эпизод с ежедневным уколом. Небольшой разговор с Клеманс.
— Неужто вы, господин Эрбуаз, верите во все эти снадобья? По мне, так если костяк сдал, то лучше уж оставить его в покое.
Ее устами глаголет здравый смысл девушки из народа — нечто вроде философии фатализма, не лишенной в то же время юмора, которая меня забавляет.
— А как поживают Рувры? — спрашиваю я. — Расскажите мне о Руврах.
— С утра к господину председателю было просто не подступиться.
— Когда вы так говорите, похоже, вы над ним потешаетесь.
— Я просто не в силах сдержаться. При такой сухонькой, атрофированной заднице, как у него, спрашивается, ну какой смысл требовать, чтобы тебя величали «господин председатель»?
Мы смеемся, как два сообщника.
— Клеманс, вы ужасный человек. Вы ничего не уважаете.
— Наверное, потому, господин Эрбуаз, что ничего достойного уважения просто не существует.
Ладно! Пока что этот день похож на любой другой. Жара с самого утра невыносимая. Душ. Бритье. Перемирие с моим двойником в зеркале. Виски заметно лысеют. И эти две морщины, которые пролегли от носа к уголкам рта и вроде бы поддерживают губы как веревочками! Старый петрушка, которому еще не приелся этот кукольный театр! Порой я просто не выношу себя за то, что я такой… Есть слово, пусть грубоватое, но выражающее то, что я хочу передать, — облезлый. Облезлый — вот каким я стал!.. Не убеленный сединами, не потрепанный, а облезлый. Иными словами — обветшалый, вроде статуй в общественных садах, изъеденных окисью меди и загаженных птицами. Что не мешает мне предпочитать среди моих костюмов элегантный шерстяной с серой прожилкой, который меня худит. Словно бы я стремился понравиться! Но внешний вид многое значит в нашем доме.
Теперь я подошел к главному — прогулке по парку. Я машинально отправился на прогулку по аллее кипарисов очень медленным шагом, чтобы разогреть ногу. И вдруг услышал неподалеку от себя спор, показавшийся мне горячим. Вначале я узнал голос Жонкьера. Он говорил что-то вроде: «Так дело не пойдет», но я в этом не вполне уверен. Потом я заметил его голову, возвышавшуюся над изгородью. Он очень высокого роста, и было забавно наблюдать за его головой — головой сердитого человека, — пока она перемещается вдоль зеленой стены, возвышаясь над ней, как если бы снизу ею манипулировал шутник-кукловод. Второй персонаж, которого мне видно не было, подавал ему реплики. Женский голос. Голос мадам Рувр, что меня не слишком удивило. Я был уверен, что их связывала тайна. Я отчетливо услышал, как мадам Рувр вскричала:
— Берегись. Не доводи меня до крайности.
Последовало быстрое перешептывание, и снова голос Люсиль:
— Посмотришь, способна ли я на это!
Тут голова удалилась. Я уже не решался пошевелиться. Я окаменел не со страху, что меня заметят, — на том месте, где я находился, я ничем не рисковал. Это был прилив волнения, как будто бы я проведал, что мне изменили. Люсиль — его любовница! Ошибка исключена. Тон голосов, обращение на «ты»… Усомниться мог бы только недоумок.
Гравий скрипнул. Мадам Рувр возвращалась после бурного свидания домой. Я продолжал свою прогулку, просто не зная, что и думать. Тем не менее очевидно одно: мадам Рувр оказалась в «Гибискусах» не случайно. Она знала, что снова встретит там своего любовника. И коль скоро не колеблясь явилась сюда с мужем, значит, была сильно влюблена. И тем не менее похоже, что между нею и Жонкьером не все обстояло гладко.
Я сел в глубине парка на свою любимую скамейку, чтобы попытаться хоть чуточку разобраться в этой запутанной ситуации. Может, между ними произошел разрыв несколько недель или несколько месяцев тому назад? Исключено. Жонкьер жил в «Гибискусах» уже не один год. Да, но он был волен приезжать и уезжать, как, впрочем, и любой из нас. Значит, он мог встречаться с Люсиль вне пансиона, когда ему заблагорассудится. Где доказательства, что Люсиль частенько наезжает в Париж? Нет, в моих предположениях что-то не вязалось. Рассмотрим факты: чета Рувр выбрала «Гибискусы» в качестве дома для престарелых, что предполагает долгие раздумья, наведение предварительных справок, включающих выбор города, степень комфортабельности и т. д.
К тому же между Жонкьером и мадам Рувр существует связь, позволяющая обращаться друг к другу на «ты», но не признаваться в ней, поскольку на людях они притворяются, что не знакомы. Наконец, стоило Жонкьеру оказаться с мадам Рувр, как он полагал, наедине, и он заговорил угрожающим тоном. Напрашивается вывод… он уточняется на протяжении дня… вывод довольно-таки романтичный, ну и пусть, я сразу запишу, откорректировать можно и позже. Мадам Рувр была любовницей Жонкьера, отсюда их обращение на «ты», но он порвал с ней, переехав и обосновавшись в «Гибискусах». А она не прекращала упорно его преследовать и наконец поехала за ним сюда, что и спровоцировало у него приступ гнева, который он замечательно сумел подавить в себе, когда мадемуазель де Сен-Мемен нас знакомила. Тогда становится понятно, почему Жонкьер теперь не всегда является к столу, почему напускает отсутствующий, порой измученный вид. Так объясняется и то, почему у мадам Рувр бывают красные глаза, а также фразы, которые мне удалось уловить на лету: «Так дело не пойдет» — и вторая: «Не доводи меня до крайности», которая хорошо передает злобу женщины, чувствующей, что ее отвергли бесповоротно. Таким образом мне удается объяснить все. Да, я хорошо представляю себе Люсиль в качестве покинутой женщины. И мне кажется, что последний бой разразится между нею и мной.
