Марджери Аллингем - Полиция на похоронах. Цветы для судьи (сборник)
Подобная новизна могла бы, наверное, свести на нет неоспоримое величие суда, если бы не одна существенная разница между этим залом и прочими помещениями того же времени.
Здесь старину заменяли не копии, замаскированные под старину, и не новинки, отличающиеся от нее по своей конструкции и назначению, — такие новинки используют в угоду изменчивым нравам и обычаям, которые за последние пятьсот лет внешне преобразили жизнь; нет, здесь просто новые вещи пришли на смену обветшалым — так всегда бывает там, где нравы и обычаи постоянны и где люди имеют дело не с внешними проявлениями, а с чертами неизменными, глубоко въевшимися в саму цивилизацию, имя которым — преступление.
Мисс Керли сидела рядом с Джиной сзади, на отведенных для свидетелей рядах, и гадала, хорошо ли кормят Майка в тюрьме Пентонвиль.
Обе дамы забились в самый угол, подальше от судейской трибуны. Джина, следуя завуалированным намекам кузена Александра, выбрала наряд простой, чуть ли не безвкусный. Она выглядела очень молодо и печально, высокий воротник черного пальто оттенял бледное лицо.
Прямо перед ними располагалась массивная скамья подсудимых, весьма напоминающая огромный загон для овец на деревенском рынке. В центре этого сооружения стояло три стула: один, чуть выдвинутый вперед двух других, сиротливо и неприкаянно смотрел прямо на судейский помост.
За стульями — стол юристов, представителей защиты и обвинения, уже заваленный бумагами и заставленный стаканами с водой; по левую руку от него — места для присяжных и дачи показаний, журналисты; по правую — солиситоры и судебные эксперты.
Под помостом лицом к залу выстроились столы секретарей.
Дальше всего от зрителей была судейская скамья — семь кресел, выставленных на помосте на равном расстоянии друг от друга. Выглядели они все одинаково, поскольку на них в числе вершителей судеб восседали лорд-мэр и олдермен Лондона: эти сиденья с высокими кожаными спинками, украшенными городским гербом, внушали почтение, даже будучи пустыми.
Мисс Керли заворожило четвертое кресло. Оно стояло прямо под мечом, между резных колонн, и на широком столе перед этим креслом маленький секретарь как раз раскладывал бумаги.
В зале яблоку негде было упасть. Галереи для публики над солиситорскими головами, казалось, вот-вот лопнут и выплеснут содержимое на скамью подсудимых. У столов прессы и солиситоров было не продохнуть, секретари и младшие юристы теснились вокруг своих конторок. Все говорили одновременно. Повсюду мелькали люди в мантиях, их ботинки громко скрипели по деревянному полу. Время от времени на свидетельскую скамью втискивали опоздавшего; делали это служащие в некоем подобии полицейской формы, дополненной мантией судебного посыльного.
Присяжные, десять мужчин и две женщины, смотрели на приготовления, словно до смешного малочисленная публика — на любительский спектакль. Выглядели они испуганными, а их пожилой лысый старшина в пенсне то и дело вытирал лицо от пота, хотя утро выдалось холодным.
Джон почему-то сидел за столом солиситоров. Ричи находился у Джины за спиной; стоило ему заметить очередное доказательство того, сколь тяжело бремя страстей человеческих, как на его лице проступало выражение испуганной брезгливости. Оно могло показаться как жалким, так и комичным — на вкус наблюдателя. В кротких глазах Ричи застыла тревога, а большие костлявые руки беспокойно постукивали по коленям.
Законники уверенно сновали по залу, точно рыба в воде; ими владело приятное предвкушение. Громкий процесс в Олд-Бейли не мог не преподнести сюрпризов. Господин председательствующий судья, лорд Ламли, которого уважали как юристы с полицейскими, так и преступники, сохранил в себе, несмотря на большую власть, немало человеческого, а потому временами мог рассердиться и даже вспылить; кроме того, ходили упорные слухи — совершенно необоснованные, — будто он питает личную неприязнь к сэру Александру Барнабасу.
По обычаю, в делах об отравлении корону представлял сам генеральный прокурор, сэр Монтегю Бруш; в помощники у него попал сэр Эндрю Фелпс, а Джером Файш и Эрик Баттерсби выступали в качестве младших обвинителей.
Ходили слухи о каких-то внезапных проблемах с важными свидетелями… Словом, перспективы в целом обнадеживали.
Джину трясло.
— Я его увижу… Я его увижу… Я его увижу… Я его увижу…
Слова, бессмысленным рефреном зудевшие у нее в голове, не выражали ни единой мысли — просто шумоизоляция, защищающая от дум.
Мисс Керли вытянула шею, чтобы разглядеть стол адвокатов-прокуроров. Что-то там происходило: на мрачных лицах под голубовато-белыми париками мелькали проблески веселья.
Вошел секретарь, груженный разнообразными предметами, принялся их раскладывать у стола юристов. Сперва аккуратно умостил на стуле темную подушку, затем почтительно водрузил на стол папку, а вокруг нее бережно расположил остальное. Мисс Керли различила стопку изящных батистовых платков, две бутылочки с разными нюхательными солями, упаковку пастилок для горла и стакан воды.
Возникла длинная пауза. Секретарь отошел, стал выжидательно смотреть на дверь. Его интерес вполне естественно отобразился на лицах тех, кто был рядом, и в конце концов, когда все в зале поняли, что сейчас войдет кто-то очень важный, — хлопнула дверца, прошелестела старинная шелковая мантия, мелькнул голубовато-пепельный парик, и за стол сел кузен Александр, напоминающий престарелого Аполлона в маскарадном костюме.
Мисс Керли, ожидавшая генерального прокурора, разочарованно перевела взгляд на кузена Александра, потом в сторону — и вдруг заметила за тем же столом сэра Монтегю. Неужели он все время был там?
Большая стрелка настенных часов достигла цифры «шесть», наступила внезапная тишина, затем громко зашелестели одежды — все встали. Справа от помоста открылась дверь, и в зал вошел весьма преклонных лет джентльмен в красном.
Парики склонились. Выглядело это несколько комично — из-под них на миг мелькнули черные, каштановые, даже розовые затылки.
Судья ответил на поклон, сел — но не в четвертое кресло под мечом, а рядом. Теперь он стал ближе к присяжным и свидетельской трибуне, зато дальше от представителей защиты и обвинения. Перемена эта, вероятно, была продиктована чистой блажью, желанием нарушить симметрию композиции. Маленький неопрятный секретарь торопливо переложил бумаги.
Господин главный судья, лорд Ламли, оказался крупным стариком с обвислыми щеками и безбровыми впалыми глазницами собаки-ищейки. Верхнюю губу он гладко выбривал, а под нижней красовалась коротко стриженная щеточка седых волос размером не больше конфетти, что придавало ему несколько щеголеватый вид. Лорду Ламли было за семьдесят, временами ему приходилось надевать очки, которые висели на шее на широкой черной ленте.
