Эдмунд Криспин - Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек (сборник)
– Окунайте его! – визжал он со средневековой жестокостью. – Окунайте чертова душегуба! – Кадоган довольствовался ролью зрителя и советами Хейверингу как следует наполнять свои легкие воздухом перед каждым погружением. После того как они окунули его в шестой раз, Фен скомандовал:
– Довольно. Пора «честь, утопленницу, вытащить за кудри»[326].
Хейверинг упал обратно в лодку на спину, задыхаясь и ловя воздух ртом. Он являл собой поистине тягостное зрелище. Редкие волосы, мокрые и растрепанные, прилипли к черепу. Зеленая ряска прилипла к нему комками и пятнами. От него исходил невыносимый запах, и было очевидно, что этак он долго не протянет.
– Черт бы вас побрал, – прошипел он, – черт бы побрал! Хватит! Я расскажу вам, расскажу все, что хотите.
Кадогана внезапно кольнула жалость. Он протянул Хейверингу носовой платок, чтобы тот обтер лицо и голову, и пожилой человек взял его с благодарностью.
– Теперь, – энергично сказал Фен, – прежде всего расскажите, что вы знаете о Россетере и что побудило его принять участие в этом плане по присвоению денег?
– Он, он был адвокатом в Филадельфии, когда я практиковал там в молодости. Он был причастен к какому-то темному делу: манипуляциям на фондовой бирже и, в конце концов, к растрате попечительского фонда. Он – не дадите ли мне сигарету? – Хейверинг взял одну из пачки Фена, нервно затянулся, зажав ее дрожащими пальцами. – Не стоит входить во все подробности, но кончилось это тем, что Россетеру (тогда его звали по-другому) пришлось убраться из страны и переехать сюда. Я никогда не был лично знаком с ним, вы понимаете, только по слухам. Несколькими месяцами позже я испортил свою карьеру в Америке, сделав аборт. Люди тогда не были столь терпимы. У меня было отложено немного денег, поэтому я приехал в Англию и открыл свою практику. Десять лет назад я обосновался здесь, в Оксфорде. Я узнал Россетера, хотя он меня нет, конечно. Но мне не хотелось возвращаться к прошлому, поэтому я не стал ничего говорить и предпринимать. – Доктор быстро огляделся по сторонам, стараясь увидеть реакцию слушателей. – Понимаете, у меня были газетные вырезки о Россетере с фотографиями. Он не мог позволить, чтобы они были обнародованы.
Лягушка-бык квакала в камышах, комары становились все злее. Кадоган зажег сигарету и выпустил густые клубы дыма в тщетной попытке прогнать их. Темнело, и одинокая бледная звездочка проглянула сквозь рваные края облаков. Похолодало. Кадогана немного знобило, и он поплотнее запахнул свой плащ.
– Я обзавелся неплохой практикой, – продолжал Хейверинг. – В основном как кардиолог. С материальной точки зрения ничего особенного, но на жизнь хватало. И вот однажды меня позвали к старухе.
– Вы имеете в виду мисс Снейт?
– Да, – вяло посасывая сигарету, ответил Хейверинг. – Ей казалось, что у нее слабое сердце. Ничего, кроме обычных возрастных изменений, у нее не было. Но она хорошо платила, и если ей хотелось воображать себя на краю могилы, я не собирался разубеждать ее. Я давал ей пить подкрашенную воду и регулярно обследовал ее. И вот в один прекрасный день, примерно за месяц до того, как ее сбил тот автобус, она сказала: «Хейверинг, вы подхалим и дурак, но вы все-таки старались поддерживать мою жизнь. Вот, возьмите». И она вручила мне конверт, говоря при этом, чтобы я просматривал колонки частных объявлений в «Оксфорд мейл»…
– Да, да, – нетерпеливо ответил Фен, – нам все об этом известно. И вы догадались, что она оставляет вам кое-что в своем завещании?
– Она назвала меня Берлин, – продолжал Хейверинг, – из-за какого-то дурацкого стишка. Да, – он замялся на мгновение, по-видимому, не зная, что говорить дальше. – Я обнаружил, что Россетер был ее поверенным, и через некоторое время после ее смерти пошел к нему. Я медлил некоторое время, потому что не хотел возвращаться к прошлому. Но у нее были деньги, у этой старухи. Она могла оставить мне много, и я хотел знать. – Хейверинг пристально смотрел на них, и Кадоган заметил в его глазах отблеск заката, отраженный от воды. – Забавно, если вдуматься, что я так сильно мог хотеть денег. Я не был беден, у меня не было долгов, и меня никто не шантажировал. Я просто хотел денег, много денег. Мне приходилось видеть людей с большими деньгами в Америке, и это не были деньги, заработанные одним лишь трудом. – Он затрясся от смеха. – Вы, наверное, думаете, что, когда вы доживете до моих лет, вам и в голову не придет мечтать о том, чтобы купить себе женщин или вести роскошную жизнь? Но это именно то, чего я хотел.
Он опять пристально поглядел на них. Это была в своем роде нерешительная просьба о понимании и сочувствии, но у Кадогана кровь застыла в жилах. На берегу сверчки уже завели свою немолчную звенящую песнь.
– Этого хотели многие люди, – сухо заметил Фен. – Тюремные кладбища переполнены ими.
– Я не убивал ее! Меня не могут повесить! – почти выкрикнул Хейверинг. Затем чуть потише он сказал: – Повешение отвратительно. Когда я был тюремным врачом, я видел казнь в Пентонвиле[327]. Женщина. Она кричала и вырывалась, потребовалось пять минут только для того, чтобы накинуть веревку ей на шею. Она была вне себя от страха, понимаете. Я думал, каково это: ждать, когда у тебя из-под ног вышибут доски… – Он закрыл лицо руками.
– Продолжайте ваш рассказ, – немедленно приказал Фен. Его голос звучал совершенно бесстрастно.
Хейверинг собрался с духом.
– Я… встретился с Россетером и сообщил ему, что мне известно его прошлое. Сначала он не хотел признаваться, но долго отрицать это он не мог. Россетер сообщил мне условия завещания. Вы знаете их?
– Да, знаем. Продолжайте.
– Мы планировали заставить эту женщину, Тарди, подписать отказ от денег. Россетер сказал, что ее будет легко запугать.
– Не совсем похоже на то, что он сказал нам, – вмешался Кадоган.
– Нет, – сказал Фен, – но, учитывая обстоятельства, в этом нет ничего удивительного.
– Как бы я хотел не иметь к этому никакого отношения, – горько сказал Хейверинг. – Много пользы мне будет от этого наследства? А все эта проклятая старуха, с ее идиотскими выдумками. – Он помолчал. – Россетер ввел в дело еще двух других наследников. Я был против, но он сказал, что мы устроим все так, что если когда-нибудь что-то выплывет наружу, мы свалим вину на них. Это была не такая плохая мысль. Настал вечер, и мы все приготовили в квартирке на Иффли-роуд. Россетер не хотел, чтобы женщина увидела его, потому что, хотя она и не знала нас, с ним она была знакома и могла узнать его. Итак, мы решили, что я обмотаю лицо бинтами для маскировки, но не нарочитой, так как я мог сказать, что со мной был несчастный случай. Затем, после того как я отошлю девицу домой, другой человек – мы называли его Моулд – должен был перейти к делу.
