Дороти Сэйерс - Встреча выпускников
У Уильяма Морриса бывали моменты, когда он был мужчиною на сто процентов.
— Бедный Моррис! — сказала декан.
— В те времена он был молод, — снисходительно сказал Питер. — Забавно, когда понимаешь, что выражения «мужественно» и «женственно» являются более наступательными, чем их противоположности. Каждый где-то в глубине верит, что есть нечто стыдное в том, что касается пола.
— Всё это произошло из-за так называемого «абразавания», — заметила декан, когда закрылась дверь за последней из скаутов. — Мы сидим здесь тесным кружком, отделяющим нас от людей, подобных миссис Боунс и этой милой девушке, мисс Тэйп…
— Уже не говоря, — вставила Харриет, — о тех прекрасных коллегах-мужчинах, мужественных Тэйпах и Боунсах…
— И болтаем в самой неженственной манере об интеллектуальной честности.
— В то время как я, — сказал Питер, — сижу в серёдке, всеми брошенный, как шалаш в огороде.[100]
— Вы и похожи на него, — смеясь, сказала Харриет. — Единственный остаток человечности в холодной, горькой и непереносимой дикости.
Раздался смех, мгновенно сменившийся тишиной. Харриет ощущала нервную напряженность в комнате — тонкие нити беспокойства и ожидания натянулись: встреча, дискуссия, нервная дрожь. Теперь, говорила себе каждая, что-то будет сказано об ЭТОМ. Почва была подготовлена, кофе унесён, воюющие стороны расходятся для действий, а теперь этот любезный джентльмен с хорошо подвешенным языком покажет свое истинное лицо инквизитора, и всё станет ужасно неуютным.
Лорд Питер вынул носовой платок, тщательно протёр монокль, вставил его, печально взглянул на директрису, и возвысил голос в решительной, преисполненной боли и ворчливой жалобе по поводу университетской свалки.
Директриса ушла, учтиво поблагодарив мисс Лидгейт за гостеприимство профессорской и любезно пригласив его светлость навестить её в собственном доме в любое удобное для него время, пока он находится в Оксфорде. Некоторые доны встали и продрейфовали прочь, бормоча что-то о необходимости проверить эссе прежде, чем лечь спать. Разговор приятно растёкся по множеству тем. Питер немного отпустил вожжи и позволил ему идти, куда захочет, и Харриет, понимая это, не трудилась следовать за ним. В конце концов остались только сам Питер, декан, мисс Эдвардс (которую, казалось, сильнее всего поразил разговор с Питером), мисс Чилперик, тихая и полуспрятавшаяся в неудобной позе и, к немалому удивлению Харриет, мисс Хилльярд.
Часы пробили одиннадцать. Уимзи поднялся и сказал, что, по его мнению, ему пора. Все встали. Старый дворик был тёмным, за исключением гроздьев освещённых окон, небо покрылось облаками, и усиливающийся ветер раскачивал ветви буков.
— Ну, доброй ночи, — сказала мисс Эдвардс. — Я прослежу, чтобы вы получили копию той статьи о группах крови. Думаю, она вас заинтересует.
— Несомненно, — сказал Уимзи. — Большое спасибо.
Мисс Эдвардс большими шагами устремилась прочь.
— Доброй ночи, лорд Питер.
— Доброй ночи, мисс Чилперик. Сообщите мне, когда начнётся социальная революция, и я приеду, чтобы умереть на баррикадах.
— Да, вы могли бы, — сказала мисс Чилперик, неожиданно и вопреки традиции, подавая ему руку.
— Доброй ночи, — сказала мисс Хилльярд всем и никому в частности и быстро прошла мимо них с высоко поднятой головой.
Мисс Чилперик устремилась в темноту как мотылёк, и декан сказала: «Так!» А затем вопросительно: «Итак?»
— Всё прошло хорошо, — спокойно сказал Питер.
— Там были один или два момента, правда? — спросила декан. — Но в целом — всё хорошо, насколько можно было ожидать.
— Я прекрасно провёл время, — сказал Питер с озорной ноткой в голосе.
— Держу пари, что так, — сказала декан. — Я не доверяла бы вам ни на ярд. Ни на ярд.
— Что вы, напротив, — ответил он. — Не волнуйтесь.
Декан также ушла.
— Вы вчера оставили свою мантию в моей комнате, — сказала Харриет. — Вам лучше зайти за ней.
— Я принёс вашу назад и оставил в домике на Джоветт-уолк. А также ваше досье. Я надеюсь, что их уже перенесли к вам.
— Вы не могли оставить досье валяться просто так!
— За кого вы меня принимаете? Оно запаковано и запечатано.
Они медленно пересекли дворик.
— Есть много вопросов, которые мне хотелось бы задать, Питер.
— О, да. И есть один, который я хочу задать вам. Как ваше второе имя? То, которое начинается с «Д»?
— Дебора, к моему стыду. Но зачем вам?
— Дебора? Будь я проклят. Хорошо. Я не буду называть вас так. Я вижу, мисс де Вайн всё ещё работает.
На сей раз шторы её окна были отодвинуты, и они могли видеть её тёмную, растрёпанную голову, склонившуюся над книгой.
— Она меня очень заинтересовала, — сказал Питер.
— Мне она нравится, вы это знаете.
— Мне тоже.
— Но я боюсь, что те шпильки — её.
— Я знаю, что они её, — сказал он. Он вынул руку из кармана и разжал ладонь. Они были близко от Тюдор-билдинг, и свет из соседнего окна осветил печальную шпильку с широко разведёнными ножками на его руке. — Она потеряла её на помосте после обеда. Вы видели, как я её поднял.
— Я видела, как вы подняли шарф мисс Шоу.
— Всегда нужно быть джентльменом. Могу ли я зайти к вам, или это против правил?
— Можете зайти.
В коридорах сновало множество полураздетых студенток, которые смотрели на Питера с большим любопытством, но не с досадой. В комнате Харриет они обнаружили её мантию, лежащую на столе вместе с досье. Питер поднял свёрток, исследовал бумагу, нить и печати, на каждой из которых были присевшая кошка и высокомерный девиз Уимзи.
— Если он был вскрыт, я выпью бокал расплавленного сургуча.
Он подошёл к окну и изучил дворик.
— Неплохой наблюдательный пост в некотором смысле. Спасибо. Это — все, на что я хотел взглянуть.
Он не выказал дальнейшего любопытства, но взял мантию, которую она ему вручила, и вновь последовал за ней вниз.
Они были на полпути через дворик, когда он внезапно спросил:
— Харриет, вы действительно цените честность превыше всего?
— Думаю, что да. Надеюсь, что да. А в чём дело?
— Если нет, то я — самый большой дурак в Христианском мире. Я деловито пилю собственный сук. Если я буду честен, то, вероятно, потеряю вас совсем. Если же нет…
Его голос был удивительно грубоватым, как если бы он пытался справиться с чем-то: нет, подумала она, не с физической болью или страстью, но с чем-то более фундаментальным.
— Если нет, — сказала Харриет, — тогда я потеряю вас, потому что вы уже не были бы тем же самым человеком, правда?
