Уинстон Грэхем - Энджелл, Перл и Маленький Божок
Говорить больше не о чем. Она просидела до конца посещения, чувствуя, как ей не хватает решимости, как она нуждается в нем и презирает себя за эту слабость. Она попыталась завести разговор о его боксерском будущем, но это снова вызвало у него вспышку злости. Как только он выберется отсюда, он сделает передышку, чтобы войти в форму. А потом его ждет дело.
— Какое дело?
— А как же, меня подвели. Может, забыла? Твой боров. Уж я его потрясу, когда мы встретимся. Задам ему жару.
— Боже мой, Годфри, к чему это? Бесполезно. Неужели не понимаешь? Ведь ничего нельзя доказать.
— Доказать? А зачем доказывать? Когда я в последний раз с ним виделся — с твоим стариком, я пошел к нему в контору, — мне стало ясно, что он все о нас знает. Ты бы на него посмотрела, как он кипел от злости. Будь у него яд, он бы меня тут же отравил. У него в тот раз сидел этот тип Бирман, не в конторе, а в приемной. Так вот, голову могу дать на отсечение: он все устроил для Энджелла, чтобы тот не замарал рук. И я с ним рассчитаюсь. Но сначала с боровом. Потом с Джудом…
Она колебалась, превозмогая свое благоразумие, ей хотелось ему все откровенно высказать, но она боялась.
— Послушай, Годфри, даже если что-нибудь и было подстроено — я никак не могу поверить…
— А я точно знаю, можешь не стараться.
— Но ты должен подумать о своем будущем — не о том, что было, с чем покончено. А о карьере. Прошу тебя. Наконец-то ты добился известности! Выстоял шесть раундов, целых шесть великолепных раундов против чемпиона Японии…
— Может, поменяемся местами? Целых шесть великолепных раундов, будь они прокляты, когда тебе вышибли три зуба, сломали нос, наложили восемь швов, а ребра покалечили будто молотом. Давай поменяемся, Устричка, посмотрим, как ты тогда запоешь!
В отчаянии она сказала:
— Ты все поворачиваешь против меня. Я бы не пришла, если бы не любила тебя. Я хочу сказать…
— Ты хочешь сказать одно: не трогай моего старичка.
— Пусть так, но не потому, что он мне дорог. Он мне теперь безразличен. Ты это знаешь. Но если ты попытаешься ему отомстить, добром это не кончится. Ты не можешь драться с Уилфредом — он старый и беспомощный. Ты не можешь драться даже с этим Дэвисом. Так к чему портить себе жизнь, упускать возможность добиться большого успеха?
Прозвучал второй звонок, а она все говорила. Он окинул ее презрительным взглядом.
— Тебя только послушать. Можно подумать, ты меня любишь.
Она схватила сумку.
— Короче, будешь ждать меня в понедельник? — спросил он.
Она не колеблясь ответила:
— Как хочешь.
— Значит, договорились. На, держи ключ от комнаты. Я буду где-нибудь около двенадцати. Они выставляют отсюда в одиннадцать. Значит, я буду к двенадцати. Если приеду раньше, у меня есть запасной ключ. Можешь приготовить обед.
Их взгляды встретились.
— Хорошо, — ответила она.
Они прожили бок о бок среду, четверг и пятницу в атмосфере молчаливой враждебности, мучительной для обоих. После долгих колебаний она решила отложить окончательный разрыв с Энджеллом до встречи с Годфри, но, встретившись с ним, не обрела той поддержки, которую искала. Ей так хотелось сказать Уилфреду: «Я ухожу к Годфри» вместо «Я возвращаюсь домой». И разрыв снова был отложен, на этот раз до понедельника.
Что касается Уилфреда, то всякий раз, вернувшись домой и найдя ее на месте, он облегченно вздыхал, хотя старался не выказывать своих чувств. Он со стыдом вспоминал, как унижался во вторник вечером. И старался выкинуть это из памяти. Если она вдруг объявит теперь об уходе, у него хватит сил вынести это, убеждал он себя, и с каждым днем, поскольку она оставалась с ним, его решимость крепла. Пройдет месяц, и ему вообще будет трудно поверить, что он когда-то пошел на столь малодушную уступку. А по прошествии нескольких дней, здраво поразмыслив, он уверился в том, что она просто ловко его обвела, обрушив на него свои обвинения и игнорируя все то, в чем он уличил ее. Женщина, виновная в адюльтере, не вызывает особой симпатии даже при современной свободе нравов. Он имел полное право дать ей развод и выдворить вон без единого пенни. Его собственные ответные действия выглядели бы лишь актом возмездия, заслуженной карой. Он глубоко негодовал на себя за то, что женщина вдвое его моложе сумела наглостью в открытом единоборстве взять верх над таким мужчиной, как он.
Все эти доводы казались ему особенно убедительными, когда он находился в конторе, обложенный розовыми и зелеными папками с документами. Но в ее присутствии весы правосудия пугающе перевешивали в другую сторону, напоминая о том, чего он может лишиться. Ее прекрасные ноги, которые она не стеснялась показывать, ее стройные округлые руки, нежный лоб и щеки, шея и грудь, сияющие голубые глаза и длинные белокурые волосы. Как несправедливо, что ее природные прелести до такой степени способны были нарушить осмысленное, спокойное течение его жизни.
Со вторника он не обедал дома, а в пятницу явился домой, явно показывая, что голоден, и Она зажарила ему кусок свинины и подала несколько сортов сыра. Как и завтраки, обед проходил в полном молчании, нарушаемом лишь звяканьем посуды. После обеда он сел у камина с сигарой и стаканом портвейна, а она занялась мытьем посуды. Вернувшись в гостиную, она заметила, что он читает «Боксерские новости», купленные ею сегодня. Он поднял голову, заметил ее взгляд и смущенно проговорил:
— Они высоко отзываются о Брауне, или о Воспере, они о нем высоко отзываются в этой вашей газете. Значит, поражение не причинило ему большого вреда. Он должен быть благодарен — получил возможность выдвинуться.
Она ответила, повторяя Годфри:
— Сломанный нос, восемь швов на щеках, два на лбу, сотрясение мозга, только и всего. За это, несомненно, стоит благодарить.
Энджелл уронил газету на пол и отпил глоток портвейна. Он упустил из виду, что ему не следует касаться этой темы чем дольше, тем лучше. Говори о чем угодно. Хвали ее платье, ее кулинарные способности, ее прическу. Он не должен рисковать своим будущим. Но теперь тема была затронута, вскрыта, словно вена. Теперь слабый аргумент Энджелла грозил перейти в сильное кровотечение.
— Я с ним вчера виделась, — сказала она.
Страх и ненависть душили его, но он упрятал их поглубже, чтобы они не обнаружились.
— Он в больнице Бетнал-Грин, — продолжала она.
— Этого следовало ожидать.
— Чего?
— Того, что вы к нему пойдете.
Она налила себе портвейна. Она не любила портвейн, слишком сладкое, приторное вино — символ обеспеченного существования.
— Ему все известно. О вашей договоренности с Джудом Дэвисом.
