Дэвид Осборн - Убийство в долине Нейпы
— Чем отец был разочарован, — добавила я.
— Да, но со временем он смирился и поручил мне вести все юридические дела «Аббатства». И хотя мне принадлежит половина имения, я занимаюсь только юридической стороной дела. Вот Джон у нас действительно великий винодел, но во всем прочем — совершенное дитя.
— Лиз рассказывала мне, что вы подумываете о продаже «Аббатства», с тем чтобы купить имение подешевле.
— Это верно, — сказал он. — Об этом мы и спорим с Джоном время от времени. Но я понимаю, что в хорошие времена «Аббатство» может приносить значительную прибыль и, что более важно, здесь для Джона — все, центр мироздания и смысл жизни. Так что я в конце концов уступаю ему.
— Именно из-за этого вы так яростно спорили, когда я приехала?
— Ну, яростным спором я бы наш разговор не назвал. Просто Джон иногда ужасно горячится. Я намекнул ему, что поступило очередное предложение продать имение. Только намекнул, но он взорвался — он здорово устал в тот день, как я понимаю. Сбор урожая — большая нервотрепка для хозяина.
Все же я чувствовала какую-то недосказанность, что-то Брайант от меня скрывал.
— А как случилось, что Хестер стала совладелицей имения? Это потому, что она была замужем за Джоном?
— И потому, что развелась с ним, — ответил он. — Когда они с Джоном разводились, суд, по калифорнийскому закону о дележе имущества, определил ей половину его доли.
— Так что он сейчас владеет лишь четвертью имения?
— Совершенно верно.
— И долго они были женаты?
— Всего несколько лет, если это вообще можно назвать браком. Дома ее почти никогда не видели. Она оставалась с Джоном, лишь пока был жив наш отец, чтобы он тоже упомянул ее в завещании. Но она просчиталась. — Брайант рассмеялся. — Никогда не забуду ее лица, когда я сообщил ей, что Саймон умер банкротом. Последние годы жизни старик прескверно здесь хозяйствовал — в основном он был занят исполнением почетной роли этакого патриарха виноделия в долине Нейпы. Поэтому до сих пор бедняге Джону приходится прилагать невероятные усилия, чтобы снова поставить дело на ноги. И он почти что в этом преуспел. Но тут началось вредительство. Лиз, кажется, вам уже об этом рассказывала?
— Да, — сказала я. — Это ужасно.
Обычно насмешливые глаза Брайанта потемнели.
— Уж если мне доведется изловить этого сукина сына, кем бы он ни был, — пробормотал он, — сам Господь его не спасет. Я ему еще добавлю за бедного мексиканца. Убежден, что это дело рук одного и того же негодяя.
— А при разводе Джону была присуждена опека над Луриной? — спросила я.
— Да. Хестер не хотела с ней жить. Понимаете, она не настоящая мать Лурины. Лурина — дочь первого мужа Хестер и его жены до появления Хестер. Жена бросила его и Лурину. Тогда он женился на Хестер, но вскоре умер. Хестер не знала, как отделаться от Лурины, поэтому позже, разойдясь с Джоном, она поспешила избавиться и от падчерицы, оставив ее Джону. А Джон пожалел девочку и стал отцом-одиночкой. Затем появилась Лиз. Уверен, что Хестер берет Лурину с собой в поездки по магазинам с одной-единственной целью — позлить Джона. Она никогда не любила ни его, ни Лурину.
— То есть «мне она не нужна, но и ты ее не получишь». Так, вероятно?
— Спорить не берусь, — согласился Брайант.
— Ну, а что же сама Лурина? Как она относится к Хестер?
— Не думаю, что здесь большая любовь. Расставание с мачехой вряд ли было для нее большой потерей.
— И тем не менее Джон разрешает ей ездить с Хестер по магазинам?
Брайант пожал плечами.
— А что ему остается делать? Лурина, да простит ее Бог, крутится в веселых компаниях с шикарной, богатой публикой, где надо быть хорошо одетой. Но деньги ей даются туго, если вообще перепадают. А Хестер подбрасывает ей на тряпки. У Лурины же к людям такой подход: есть у тебя деньги — ты прекрасный человек, нет — катись к черту. Джона это очень огорчает.
Проходя через винные погреба, я спросила Брайанта, почему он не женится.
— Наверное, потому, что я никому не нужен.
— Ох, лжец!
Он рассмеялся и поинтересовался моим браком и жизнью после смерти мужа. Я была рада его обществу. Хотя мне нравилась подвальная тишина и прохлада, расхаживать тут в одиночку было бы малоприятно — туманный холодный сумрак постепенно нагнетал тоску и страх. В одном совсем скудно освещенном углу мы наткнулись на ржавые железные ворота, за которыми темнел склеп, где можно было разглядеть кучу черепов и костей.
— Усыпальница иезуитских монахов, — сказал Брайант. — Зрелище впечатляющее и пугающее. Туристы валом бы валили на такую приманку, но Джон об этом и слышать не хочет.
По узенькой каменной лестнице, исхоженной ногами бесчисленных монахов, мы поднялись в часовню. Меня поразила простая безыскусная красота этого места — балки под черепичной крышей, ласточка, бесшумно взметнувшаяся из гнезда, ряды старых растрескавшихся скамеек со спинками, каменная купель, деревянное, ручной работы резное распятие, некогда ярко раскрашенное, а теперь тусклое, выцветшее.
— Сюда редко заходят, — сказал Брайант. — Разве что по торжественным датам, но Лиз следит, чтобы тут было чисто и прибрано, чтобы не было летучих мышей и разных насекомых.
Через маленькую дверь мы прошли в помещение, которое я посчитала ризницей. Отсюда шла вверх узенькая винтовая лестница.
— Черный ход в контору, — пояснил Брайант. — Главный же вход в заводоуправление — со стороны лоджии.
Мы поднялись по лестнице и оказались в коротком коридорчике. В конце его Брайант открыл другую дверь, и мы шагнули в большую приемную современного офиса. Все здесь резко контрастировало с древностью, на которую я насмотрелась внизу. Плафоны дневного света, мебель — все было модерновое, во всю стену красовались огромные фотоснимки виноградника и винзавода. Двери вели в служебные кабинеты.
— Вот этот кабинет — мой, тот — Джона, — пояснил Брайант. — А третий кабинет по настоянию Хестер закреплен за ней, хотя ноги ее здесь не было.
Мы услышали голоса, и я проследовала за Брайантом в большую секретарскую комнату, по случаю уик-энда пустовавшую. Осмотревшись, я увидела двери в еще два кабинета. В одном из них сидели двое — Роланд Грунниген, главный виноградарь «Аббатства», и Алиса Брукс, ведающая маркетингом и рекламой.
Я припомнила, что уже видела Груннигена, — это он утром сидел за рулем трактора, тарахтевшего под моим окном. Мускулистый самоуверенный тип, явно считающий себя неотразимым красавцем. У него были тонкие губы жесткой складки, неулыбчивые глаза, и говорил он с легким французским акцентом. Я не сомневалась, что он проводит массу времени перед зеркалом.
