Жорж Сименон - Дело Сен-Фиакра
— Я прекрасно знаю: теперь все будут валить на меня.
Но я готов защищаться.
— Договорились. Вы будете защищаться.
— Прежде всего, я хочу повидаться с адвокатом. Это мое право. И вообще, кто вы такой?
— Минуточку. Вы изучали право?
— Два года.
Секретарь графини попытался взять себя в руки, даже выдавил подобие улыбки.
— В полицию никто не обращался. Состава преступления — нет. Значит, у вас нет ни малейших оснований…
— Прекрасно! В самую точку.
— Доктор утверждает, что…
— А я полагаю, что графиня была убита. И убийца — самый что ни на есть отъявленный мерзавец. Прочтите-ка вот это.
Мегрэ протянул ему газетную вырезку. Метейе весь сжался, словно одеревенел, и так зыркнул на комиссара, словно собирался плюнуть ему в лицо.
— Мерзавец? Вы говорите, мерзавец? Я не позволю…
Комиссар мягко тронул его за плечо:
— Милый юноша, но ведь вам-то я еще ничего не говорил. Кстати, вы не знаете, где сейчас граф? А теперь прочтите и верните мне эту бумагу.
Глаза Метейе торжествующе блеснули.
— Граф обсуждает с управляющим какую-то историю с чеками. Вы найдете их в библиотеке.
Доктор Бушардон и священник слегка обогнали комиссара, и он расслышал, как врач произнес:
— Нет, нет, господин кюре, это вполне соответствует природе человека. Более, чем соответствует! Если бы вы немножко занялись физиологией, вместо того чтобы без конца мусолить писания Святого Августина!
Гравий шуршал под их шагами. Все четверо медленно поднялись по ступеням крыльца, каменные плиты которого побелели от стужи.
Глава 4
Мари Васильефф
Мегрэ не мог поспеть всюду одновременно. Замок был слишком велик. Поэтому он лишь приблизительно представлял себе, что именно происходило там в это утро.
Обычно в праздничные или воскресные дни принарядившиеся крестьяне не спешили расходиться по домам после торжественной службы, радуясь возможности потолкаться среди друзей-приятелей на деревенской площади или в кафе. Вот и сейчас кое-кто из них был уже под хмельком. А малыши в торчащих колом праздничных костюмах восторженно таращились на своих папаш.
Войдя в замок, заметно позеленевший Жан Метейе отделился от спутников и направился на второй этаж: слышно было, как он забегал, заметался по своей комнате.
— Может быть, вы пойдете со мной? — сказал тем временем Бушардон священнику.
И повлек его к спальне, где лежала покойница.
На первом этаже по всему фасаду был пробит широкий коридор, по одну сторону которого выстроилась шеренга дверей. До Мегрэ донесся звук голосов. Ну да, ему ведь сказали, что граф де Сен-Фиакр и управляющий в библиотеке.
Он пошел было туда, но ошибся дверью и очутился в гостиной, соединявшейся с библиотекой проходной дверью. Дверь эта была распахнута, и в висевшем напротив двери прямоугольном зеркале в золоченой раме Мегрэ увидел молодого графа, с удрученным видом примостившегося на краешке стола, и рядом с ним — набычившегося коротышку управляющего.
— Ну как вы не понимаете — настаивать бесполезно, — проговорил Готье. — Тем более когда речь идет о сорока тысячах франков!
— Кто разговаривал со мной по телефону?
— Само собой — господин Жан.
— Он наверняка даже не передал матери, что я звонил.
Покашляв для приличия, Мегрэ вошел в библиотеку.
— О каком телефонном разговоре идет речь?
Морис де Сен-Фиакр нехотя ответил:
— Позавчера я звонил в замок. Как я вам говорил, мне были нужны деньги. Я хотел попросить у матери нужную сумму. Но трубку снял этот… ну, в общем, господин Жан, как его тут называют.
— И он ответил вам, что ничего не выйдет? Но вы все же приехали.
Управляющий поглядывал то на Мегрэ, то на графа.
Морис слез со стола.
— Я вызвал Готье вовсе не для того, чтобы говорить о деньгах, — заволновался он. — Но вы же знаете, комиссар, в каком положении я теперь оказался. Завтра же на меня подадут в суд. Однако после смерти матери я являюсь единственным законным наследником. Вот я и попросил Готье раздобыть мне эти злосчастные сорок тысяч франков к завтрашнему утру. Но выходит, что это невозможно.
— Совершенно невозможно, — подтвердил управляющий.
— Иначе говоря, до прибытия нотариуса — делать нечего. А он соберет всех заинтересованных лиц лишь после похорон. Однако, по словам Готье, даже под залог всего оставшегося имущества занять сорок тысяч франков будет сложно.
Молодой граф заметался по комнате.
— Все совершенно ясно, не так ли? Яснее некуда. Быть может, мне даже не удастся проводить в последний путь собственную мать! Только вот… Еще один вопрос. Вы говорили о преступлении. Так что же теперь?
— Уголовное дело не возбуждено и, по всей видимости, возбуждено не будет, — ответил Мегрэ. — Значит, и расследования не будет.
— Оставьте нас, Готье.
И едва управляющий вышел за дверь, граф воскликнул:
— Значит, ее действительно убили?
— Да, но официальная полиция в данном случае бессильна.
— Объяснитесь. Я начинаю…
Но тут из вестибюля послышался женский голос, которому вторил басок управляющего. Морис вздрогнул, направился к двери и резко распахнул ее.
— Мари? В чем дело?
— Морис, почему меня не впускают? Это безобразие!
Я битый час дожидалась в гостинице…
Незнакомка говорила с сильным иностранным акцентом. То была Мари Васильефф, прикатившая на стареньком такси, видневшемся во дворе замка.
Молодая женщина была на редкость хороша собой — высокая, статная, с роскошными белокурыми волосами, правда, не исключено, что цветом волос она была обязана искусству парикмахера. Заметив, что Мегрэ внимательно ее разглядывает, она затараторила по-английски, и Морис перешел на тот же язык.
Она спрашивала, достал ли он деньги. Он ответил, что об этом теперь не может быть и речи, что мать его умерла и Мари должна вернуться в Париж, куда он тоже скоро приедет.
В ответ она хмыкнула:
— На какие шиши! Мне даже нечем расплатиться с таксистом.
Морис де Сен-Фиакр занервничал. Пронзительно визгливый голос его любовницы эхом разносился по замку, внося в происходящее скандальную нотку.
Управляющий все еще стоял в коридоре.
— Раз ты остаешься, я тоже никуда не поеду, — заявила Мари Васильефф.
Тогда комиссар распорядился:
— Готье, заплатите шоферу и отошлите машину.
Казалось, весь уклад жизни в замке летит в тартарары.
Но не только уклад жизни материальной — с этим еще можно было бы как-то справиться. Рушился духовный уклад. И этот развал казался особенно заразительным.
Даже Готье выглядел растерянным и сбитым с толку.
— Все же нам нужно поговорить, комиссар, — наконец выдавил граф.
