Клод Изнер - Дракон из Трокадеро
– И везет же тебе, старина, – проворчал человек в панаме, – что рядом нет Вильгельма Телля с его яблоками!
Энтони Форестер боролся со скукой в Швейцарской деревне, тщетно пытаясь обратить на себя внимание дородной жительницы Оберланда[29], предлагающей гостям Выставки испить стакан теплого, пенного молока. Но врожденное отвращение к этому пойлу не позволило ему подойти к красавице. Засунув руки в карманы, англичанин сделал вид, что заинтересовался коровой с массивным ошейником, на котором болтался колокольчик. Утомившись от вида этого непрестанно жевавшего животного, он перешел к картине, изображавшей альпийский луг в окрестностях Берна, весь усеянный эдельвейсами. Он уже собрался расстаться с поющими пастухами в кожаных штанах, но тут рядом прошелестел женский голос:
– Горы мне надоели. Море надоело. Деревня тоже надоела. Я не знаю ничего более скучного, чем стадо скота на фоне вечных снегов. Я пришла сюда, чтобы отдохнуть от жары, обрести немного свежести и прохлады, но увы! Уж лучше асфальт, размягченный предвечерним зноем, да фонари, тускло освещающие раскаленные улицы! Вы не согласны?
Из ее тирады Энтони Форестер не понял ни единого слова, но вопросительный тон требовал ответа. Он наугад выдал оптимистичное «yes»[30], взглянул на собеседницу и тут же поддался чарам ее черных глаз, авантажной груди и иссиня-черной шевелюры.
Эдокси Аллар, бывшая великая княгиня Максимова, одно время водившая тесное знакомство с принцем Уэльским, овладела английским в достаточной степени для того, чтобы в весьма точных выражениях поведать о своем бурном прошлом. Поначалу она устроилась секретаршей в ежедневное издание «Паспарту», затем, в великую эпоху «Мулен Руж», стала танцевать канкан, взяв себе сценический псевдоним Фифи Ба-Рен. После развода с мужем, полковником конной гвардии Николая II, без сожалений променяла Санкт-Петербург на столь милый ее сердцу Париж, хотя по-прежнему очень любила белые ночи. К ее чувственности обращались театр, кинематограф и бесчисленные стареющие аристократы.
– Когда жизнь становится пресной, когда в ней больше нет ничего пикантного, я начинаю чахнуть. Я ведь еще молода и, к тому же, не замужем. Где он, мужчина, который устроит мне праздник жизни? Я обречена объедаться закусками, сидя дома напротив занудного старикашки! Вижу, вы человек состоятельный, и я уверена, что с вами скучно не будет!
Польщенный, очарованный изгибами тела и вульгарностью наивной простушки Эдокси Аллар, Энтони Форестер тут же повел ее подальше от швейцарских телушек, а заодно и их колокольчиков.
– Позволительно ли мне будет пригласить вас в одно место? У меня есть билеты на аттракцион, пользующийся огромным успехом.
– Да? Какой аттракцион?
– Дворец Сибири.
– Сибирь! Объятый морозом край изгнанников, ссыльных и каторжников! Вы что, смеетесь надо мной?
– Милая моя мадам, слово «Сибирь» в такую жару меня только бодрит. Мне будет очень интересно увидеть панораму железной дороги Москва – Пекин, по всей видимости, там нас ждут захватывающие зрелища. Не отказывайтесь, пересечь вместе с вами реку Амур для меня – преддверие нирваны.
Эдокси надула губки, взвесила все «за» и «против». Собеседник был мужчина привлекательный, предупредительный, элегантно одетый. Послать его куда подальше, если это знакомство станет ее слишком тяготить, она всегда успеет.
– Но ведь это черт знает где! – воскликнула дама.
– В Трокадеро, в паре кабельтовых от моего отеля. Я джентльмен и не стану утомлять вас марафоном под этим знойным солнцем – мы возьмем фиакр, который довезет нас до выхода. А потом пообедаем в русском ресторане и вы научите меня лакомиться их экзотическими фирменными блюдами.
Человек в панаме внимательно прислушивался к их разговору.
«Дворец Сибири, да еще в фиакре. Дело осложняется! Поторапливайся, дружок, и моли господа, чтобы эта милашка, более аппетитная, чем шербет, не передумала!»
Он проложил себе путь среди толпы жаждущих посетить дом Жан-Жака Руссо, обогнул хвост очереди в харчевню, где столовался Наполеон, когда стоял лагерем в Бург-Сен-Пьере, и бегом направился к ближайшей стоянке фиакров.
Осмотрев вагоны Транссибирской магистрали, в которых чередовались салоны, обеденные залы, курительные комнаты, буфеты и спальни с примыкавшими к ним туалетами, Энтони Форестер и Эдокси Аллар залюбовались просторами непроходимых лесов, степей и тундры, которые пробегали на нескончаемом, движущемся полотне за окнами, создавая полную иллюзию реальности. А поскольку неподвижный поезд раскачивался из стороны в сторону, им казалось, что они не стоят на месте, а в самом деле едут. Эдокси, которую стало слегка подташнивать, взмолилась и попросила услужливого кавалера отказаться от русского ресторана.
– Мне до смерти надоели картошка, капуста, свекла и лук! У меня болит голова, давит корсет, я поеду домой.
Энтони Форестер пошел ва-банк.
– Ну хорошо, моя дорогая. Но в таком случае позвольте пригласить вас вечером на ужин. Куда бы вы хотели пойти?
– А давайте поглазеем на бомонд, сходим в «Максим». Этот ресторан сегодня в моде, вы будете в восторге.
– Куда мне за вами заехать?
– В последнее время я живу в доме 14 на улице Сент-Огюстен, второй этаж налево.
Человек в панаме заметил их в тот самый момент, когда они вышли из Дворца Сибири. Он крутанул свое йо-йо, поправил на носу затемненные очки и лениво направился к парочке. Два балалаечника изливали на прохожих меланхоличный ритурнель:
Очи черные…
– Я ничего не понял, – прошептал Энтони Форестер на ушко своей спутнице.
Эдокси открыла влажный, чувственный рот.
– «Очи черные, очи страстные. Очи жгучие и прекрасные», – вполголоса молвила она, хлопая ресницами.
Йо-йо человека в панаме вновь легло в руку. Усиленно виляя задом, женщина уселась в коляску рикши.
Человек в панаме разжал ладонь, и йо-йо будто зависло в воздухе.
– Пора начинать, – прошептал он.
Затем нетвердой походкой двинулся вперед, столкнулся с Энтони Форестером, пошатнулся, схватил его за плечи, якобы чтобы не упасть, и ловким жестом опустил в карман его пиджака конверт.
По возвращении в отель Энтони Форестер, развалившись на диване в кальсонах и подвязках для носков, вновь и вновь прокручивал в голове скверную новость. Какая глупость – все шло как по маслу, и вдруг из-за какой-то жалкой песчинки хорошо смазанный механизм операции заклинило. Сначала он подумал, что это шутка, но подпись под письмом не оставляла никаких сомнений. Скорее всего, конверт ему подбросил сумасброд в затемненных очках. Кто этот тип? Сообщник, о существовании которого он ничего не знал? Или совершенно посторонний человек, которому поручили эту миссию за вознаграждение? Поди теперь узнай! Да и потом, зачем задействовать посредника, чтобы выйти на связь? Энтони несколько раз перечитал послание. Он не станет подчиняться – это слишком опасно. Может, патрон чокнулся? Зачем назначать встречу в месте, где за ними могут следить? Это же чистой воды безумие! Форестер сложил записку, сунул ее в бумажник и решил забыть об этой досадной неприятности.
«Не пойду. Свою часть контракта я выполнил. Я сыт этим делом по горло и в ближайшие дни…»
На узкой скамейке, пропахшей кожей и потом, фиалковый запах Энтони смешивался с ароматом парфюма от Любена, которым надушилась Эдокси Аллар. Не успел он страстно поцеловать куртизанку и заняться изучением ее корсета, как фиакр подъехал к тротуару на улице Руаяль и встал в длинном ряду автомобилей «Де Дион-Бутон» и «Клеман-Гладиатор».
У входа в «Максим» топтались полуночники, вовсю пользуясь возможностью вволю полюбоваться монументальным входом на Выставку на площади Согласия. Над золоченым шаром, опираясь на три арки, покрытые разноцветными кабошонами, возвышалась статуя «Парижанка». Со шляпой в виде символической парижской барки на голове, она напоминала собой богиню, которая сошла с Олимпа, чтобы повести за собой заблудших путников. По крайней мере, Энтони Форестеру показалось именно так. Но Эдокси остудила его восторг.
– Это вам не Роден. В крайнем случае – страшная, жирная потаскуха, да к тому же свихнувшаяся. Или Юнона, которую выгнали из публичного дома. Впрочем, этот ресторан стал подлинным пунктом сбора титулованных гостей как раз благодаря своему расположению у главного входа.
Прилагая отчаянные усилия, они проложили себе путь в толпе.
– Эй, Ирма, как жизнь, ничего? Привет, Лиана. Ой, Клео, прости, не признала тебя, здесь за места настоящая драка.
Эдокси надрывалась в гулком гомоне голосов, который перекрывали собой крещендо оркестра, наяривавшего «Две фиги Урсулы»1.[31]Знакомые называли Эдокси Фифи или Фьяметтой и вовсю лорнировали ее кавалера, спрашивая себя, кто он такой. Шуршали юбки, то и дело входя в соприкосновение с фалдами фраков, трости с серебряными набалдашниками соседствовали с чесучовыми зонтиками, собравшиеся бурно приветствовали то принцессу Караман-Шиме, урожденную Клару Уорд, сохранившую, несмотря на развод с мужем, этот титул, то герцога Огюста де Морни.
