Александр Прилепский - Бега
— Господа у меня неприятные новости, — нервно теребя шнурок монокля, сказал Иволгин. — Я был сегодня в охранном отделении. Мне показали письмо, после получения которого, на конюшне Александра Васильевича провели обыск. Только, ради бога, об этом ни кому не слова! Мы можем доставить большие неприятности достойному человеку.
— Это, Скандраков, что ли достойный? — хмыкнул Колюбакин.
— Александр Васильевич, — осуждающе покачал головой Приезжев.
— Молчу, Павлуша, молчу. Продолжай, Аркадий.
— Письмо, разумеется без подписи. Но по своеобразному написанию некоторых букв, я узнал руку. Это…
Он замялся, явно не решаясь произнести вслух фамилию.
— Чья рука?! — рявкнул Колюбакин. — Да не мнись ты, словно красна девица! Кто писал?!
— Дмитрий Дмитриевич Оболенский.
— Миташа?! — вырвалось у Бутовича. — Нет… Быть того не может!
— Миташа… Не может… — передразнил Колюбакин. — А кто нас два года назад опозорил перед всей Москвой?
…Эту историю все прекрасно помнили. Жеребец Полотёр, принадлежащий Оболенскому, во время розыгрыша приза Цесаревича показал лучшую резвость. Но был лишён приза. Судьи признали, что Полотёр сделал проскачку, так как наездник после сбоя жеребца (перехода с рыси на галоп) стал останавливать его не сразу, а только после десятого скачка. Оболенский и наездник утверждали обратное. Но, согласно устава бегового общества, решения судей обжалованию не подлежат.
Через неделю Дмитрий Дмитриевич записал Полотёра на приз под новой кличкой — Ограбленный. Публика смеялась. Администрация бегового общества от ярости скрежетала зубами, но ничего поделать не могла. Менять клички лошадей — законное право их владельцев…
— Но позвольте, в газете и его самого пропечатали, — возразил Бутович. — Я имею в виду упоминание о судебном процессе.
— Ну и что? — вступил в спор Феодосиев. — Весьма ловкий ход — отвести подозрения от себя. Кстати, я недавно в Петербурге встречался с князем. Мне показалось, что он слишком резок в суждениях и категоричен в оценках. Впрочем, первое впечатление часто бывает обманчивым.
Настроение у всех заметно испортилось. Ведь в неблаговидном поступке оказался замешен человек, которого большинство из присутствующих знало не первый год. Михаил Иванович Бутович был давним приятелем Оболенского. Приезжев — крестный его сына. Лавровский и Малинин всегда с удовольствием вспоминали совместную поездку в Париж.
— Михаил Иванович, помниться утром вы говорили о вызове, — раздался вдруг голос Иволгина — Думается…
— Аркадий, замолчи! — возмущенно прикрикнул Приезжев.
Не выдержал и Малинин:
— Говорить о виновности Оболенского преждевременно. А вдруг подчерк просто похож? Или его подделали преднамеренно?
— Именно это я и хотел сказать, — лёгкая улыбка, тронула губы Иволгина.
Бутович встал:
— Спасибо, Коля, за угощение. Но мне пора… А насчет вызова… Вот приедет он в Москву, посмотрю в глаза, тогда и решу, как быть… До свидания, господа!
Колюбакин, с сочувствием посмотрел ему вслед и пробасил:
— Переживает за приятеля… Да, честно говоря, и я тоже… Так, где-то тут я видал отличный коньяк…
Лавровский и Малинин стали откланиваться. Федосеев, прощаясь с ними, сказал:
— Господа, у меня к вам, как говорят американцы, деловое предложение. Давайте обсудим его завтра за завтраком. Рад буду видеть вас у себя часов в одиннадцать. Я остановился в "Славянском базаре", в 15-м номере.
Когда вышли из трактира, Малинин поинтересовался:
— Почему ты не согласился спрятать бумаги в несгораемый шкаф?
— Сергей, ты ведь знаешь, я, по натуре, рыбак. Люблю щуку на живца ловить.
— И кто, по-твоему, щука? Феодосиев?
— Не знаю. Он очень хорошо подметил, первое впечатление часто бывает обманчивым… Да, совсем запамятовал! Нам вечером предстоит ещё одна рыбалка. Только приманка не бумаги, а мы с тобой.
— Весьма интересно. Как рыбку кличут? Надеюсь, не акула?
— Нет. Баронесса.
Глава 9. …И НИКАКОГО ХИПЕСА
Играл оркестр. По аллеям увеселительного сада "Фантазия" прогуливалась многочисленная, нарядно одетая публика. Среди неё были и Лавровский с Малининым. Оба в коротких светлых сюртуках. белых цилиндрах и модных лакированных штиблетах. Для такого случая Алексей даже отказался от, более привычных для него, высоких сапог и картуза. Пришлось заезжать в "Черныши" — переодеваться.
Друзья уже не раз ловили на себе заинтересованные взгляды женщин. Но их внимания, ни кто не привлекал.
— Похоже, мы зря тратим время, — сказал Малинин. — С чего ты взял, что она опять придет сюда? В Москве для таких особ подходящих мест предостаточно.
— А у тебя имеются другие предложения?
— К сожалению, нет. Сашка Соколов ничего нового о Барсике и его "кошках" пока не узнал… А как тебе, сегодня, Иволгин показался?
— Ты о чем?
— Не понравилось мне что-то его напоминание Бутовичу о вызове. Похоже, провоцирует старика.
— Да, дуэль с участием председателя суда чести — это скандальёза, — минуту подумав, ответил Лавровский. — Смотри, Сергей…
На лавочке сидела молодая, стройная брюнетка. С первого взгляда на неё на память пришли слова Чернова о породистости.
Алексей в подобных случаях всегда немного конфузился. Не хватало ему развязности, умения заводить непринужденные, ни о чём разговоры. Поэтому охотно предоставил действовать известному волоките Малинину.
— Добрый вечер, сударыня, — слегка приподняв цилиндр, обратился он к незнакомке. — Прелестная сегодня погода, не правда ли?
— Просто изумительная, — улыбнулась в ответ женщина. — Даже не верится, что в Петербурге сейчас зарядили дожди.
— Позвольте поинтересоваться, давно вы из Петербурга?
— В субботу приехала.
— Как истинный патриот своего города обязан узнать мнение такой очаровательной женщины о Первопрестольной, — присаживаясь рядом с брюнеткой Сергей, как показалось Алексею, нес какую-то околесицу. Сам же он, тем временем, внимательно изучал новую знакомую. Зелёноглазая. На мизинце перстень с крупным изумрудом. Да и одета, явно не из магазина готового платья.
— Москве не хватает Невского проспекта.
— Чем же он так дорог вашему сердцу? — не унимался Сергей.
— Чудесное место для прогулок, — лукаво улыбнулась брюнетка. — Если дама вечером гуляет по четной стороне, то дает понять, что не прочь свести знакомство. А если по нечетной, со стороны Гостиного двора — то просто вышла подышать воздухом. И никто приставать к ней не станет.
— Извините, сударыня, — несколько растерялся от такого поворота разговора Сергей. — Право не знал.
— Вы меня не так поняли, — задорно рассмеялась брюнетка. — Считайте, что мы сейчас на четной стороне Невского.
— В таком случае, позвольте представиться, — видимо вспомнив утреннюю роль, Малинин лихо щелкнул каблуками. — Ротмистр Брусникин Сергей Сергеевич.
— Алексей… э… Писемский, — не сразу нашелся Лавровский. — Литератор.
— Алексей Феофилактович, вам, часом, не родственник? — насмешливо приподняла бровь женщина. — Я без ума от его "Тысячи душ".
— Нет. Однофамилец.
— А я — баронесса Звездич, — лукаво улыбнулась брюнетка. — Нина.
Странная "кошка", мелькнула мысль у Лавровского. Русскую словесность знает — и Писемского, и Лермонтова.
Они гуляли по аллеям, пили чай в буфете.
— Ах, как хочется сейчас холодного шампанского, — мечтательно улыбнулась Нина. — Но здесь его не подают, а ходить по трактирам порядочным женщинам, увы, не принято.
— На "Славянский базар" это правило не распространяется, — начал было Алексей, но тут же придержал язык. Ужин в модном ресторане был им с Малининым не по карману.
— Нет, нет… Там могут встретиться мои знакомые по Петербургу, — продолжала, тем временем, женщина. — А знаете, что… Наверное, я покажусь вам не скромной… Ну и ладно! Поедемте ко мне. Угощу вас изумительным брютом. Мне вчера прислали дюжину из голицинских подвалов. Мы ведь с Машей, женой Лёвушки, приятельницы.
Как лихо сочиняет, подумалось Лавровскому. Лёвушка, судя по всему, это князь Лев Сергеевич Голицин. Недавно появившееся шампанское из его завода "Новый свет" знатоки ценили наравне с лучшими французскими сортами.
Выходя из сада, Нина прикрыла лицо короткой, густой вуалью. Извозчик, нанятый у входа в "Фантазию", оказался тем самым Семёном, который вез вчера
Малинина в сыскное.
— Она? — шёпотом спросил его Сергей.
— Ага, — ответил тот, — баронесса…
Выяснилось, что баронесса остановилась в "Лоскутной" гостинице. Гостиница эта, не смотря на своё неблагозвучное название (а получила она его от одноименного переулка, возле которого находилась) считалась одной из лучших в Москве.
