Мэтью Перл - Тень Эдгара По
Обеими руками вцепился я в малакку; две части ее подались в стороны, по пальцам побежала дрожь. И тут прогремел выстрел.
Казалось, стреляют прямо в зале суда. Поднялась паника. Кричали, что здание захвачено буйнопомешанным. Судья отправил секретаря разбираться, а всем присутствующим велел покинуть зал до выяснения обстоятельств и наведения порядка — на каковые действия оптимистично отвел сорок минут. Послышался гул голосов — любопытная публика выражала недовольство. Тогда за дело взялись два охранника.
Через несколько минут в зале остался только я — по крайней мере мне так казалось. В следующее мгновение я увидел бабулю Кларк. Она глубже надвинула черный капор на свои седые волосы и распрямила поля. Впервые с начала процесса я был один на один с моей противницей.
— Тетя, — начал я, — надеюсь, вы меня все еще любите, ведь я — сын своего отца. Пожалуйста, отзовите иск. Не оспаривайте завещание, не ставьте под сомнение мои умственные способности.
Морщинистое лицо бабули Кларк исказила гримаса отвращения.
— Ты потерял свою Хэтти Блум, ты потерял «Глен-Элизу». Ты все потерял, Квентин. Ты был человеком с достойным занятием и достойной фамилией, а теперь ты кто? Человек поэтического склада. Сомнительное звание, и обмен неравноценный. А история твоя стара как мир. Ты вообразил, будто вершишь нечто выдающееся, но выдавалось твое деяние исключительно непомерной глупостью. Бедняга Квентин! Скоро твои жалобы будут терпеливо выслушивать сестры милосердия, что трудятся в приюте для скорбных разумом; больше ты не сможешь нарушать общественный порядок.
Я молчал, и бабуля Кларк продолжила:
— Возможно, ты считаешь, что мое поведение продиктовано злостью; уверяю тебя, ты ошибаешься. Я затеяла тяжбу из жалости к тебе и в память твоих бедных родителей. Каждому балтиморцу понятно: преклонные лета не позволяют мне сделать больше, но на этот акт сострадания твоя двоюродная бабка еще способна. Я способна — слышишь, Квентин? — предотвратить твое перерождение в омерзительнейшее, опаснейшее из чудовищ — в докучливого и суматошного бездельника. Да раскаешься ты в прошлом безумии, да станет покаяние фундаментом для твоего будущего!
Я так и стоял за свидетельской кафедрой; в зале суда сделалось совсем тихо, и эта тишина внушила мне чувство облегчения и глубокую печаль. Почему-то я мысленно сравнил зал суда с пиршественной залой и обнаружил много общего у этих помещений, ведь ни одно, ни другое не бывает совсем пустым — даже по уходе всех зрителей либо гостей. Обессиленный, я почти обрушился на стул.
Даже когда скрипнула, открываясь, дверь и бабуля Кларк бросила «Пардон», умудрившись и в извинение вложить гадливую ненависть; даже когда она вышла, впустив кого-то из коридора, я не очнулся от оцепенения, не повернул голову. Если бы в зал проник безумец, стрелявший из пистолета, я стал бы ему легкой добычей. Я вздрогнул лишь на хлопок закрывшейся двери.
К свидетельской кафедре продвигался Огюст Дюпон, одетый в наиболее элегантный из своих черных сюртуков.
— Мосье Дюпон! — воскликнул я. — Разве вы не слышали — в здании суда сумасшедший, он опасен!
— Это моя работа, сударь, — успокоил Дюпон, жестом обводя скамьи и кафедру. — Толпа была бы неуместна при любом раскладе. — Один бродяга за весьма скромную плату согласился произвести несколько выстрелов в воздух — кстати, из того самого револьвера, что вы мне принесли. Произвести, стало быть, несколько безопасных выстрелов и тем доставить публике мгновения, приятно щекочущие нервы.
— Так это ваших рук дело? Вы воспользовались услугами ассистента? — изумился я.
— Именно.
— Но почему вы не покинули Балтимор, как планировали? Вам нельзя здесь оставаться — вдруг на вас продолжается охота? Вы рискуете жизнью.
— Вы были правы, мосье Кларк. Тогда, в гостинице. Я действительно покидал Францию, и в мыслях не имея расследовать смерть По. Шансы разгадать эту загадку или потерпеть фиаско представлялись мне примерно равными. Одна из целей моего приезда в Балтимор — развенчать миф о своих аналитических способностях, миф, который столько времени не давал мне вести нормальную жизнь. Миф, пугавший людей, в частности, президента Французской республики, убеждавший его в моем умении раскрывать самые секретные замыслы. Люди упорно верили в возможность иметь такие способности, хотели существования человека вроде меня и испытывали бы страх передо мной, даже если бы я больше носа не высунул из свой каморки. Не припомню, сам ли я первый возомнил себя великим аналитиком или укрепился в этом мнении с подачи так называемой общественности.
— Вы занимали меня бессмысленными поручениями, точно докучливого ребенка, а сами прикидывали, как бы ловчее скрыться от преследователей; вы подстроили целый ряд происшествий с целью разубедить их в том, что имеете хоть какое-то отношение к литературному Дюпену. Пока я расследовал смерть По, вы мистифицировали.
— Да, — с прямотой отвечал Дюпон. — Поначалу так и было. Я считал себя уставшим — не от настоящего, а от пережитого. Но вы были настойчивы. Вы полагали, что нам суждено расследовать нечто; именно суждено, на роду написано. Вы уже озвучили им версию Барона? Говоря «им», я разумею толпу, что торчит у здания суда.
— Не успел, но собирался, — ответил я с невеселым смешком, не поднимая глаз от блокнота, от лекции Барона, воспроизведенной мной по памяти. Дюпон попросил разрешения взглянуть на мои записи, уткнулся в блокнот.
— Запись будет уничтожена, — сказал я, когда Дюпон, после беглого прочтения, вернул блокнот. — Я так решил. Я не стану лгать о смерти человека, всю жизнь служившего истине. Ложь Барона не получит огласки.
— Еще как получит, мосье Кларк, — мрачно возразил Дюпон. — Да, пожалуй, не единожды.
— Я никому не излагал версию Барона! — упирался я. — Вряд ли он успел поделиться ею с Бонжур или еще с кем-нибудь. Он хотел единолично сорвать все лавры, не умалить славы предварительным озвучиванием, пусть и близкому человеку. Оригинал мной уничтожен, сударь; уверяю вас, это единственный экземпляр.
— Дело не в том, поделился Барон своими соображениями с кем-нибудь или не поделился. Видите ли, из ряда вон Барона выделяют лишь такие качества, как дотошность и беспардонность, да еще, если вам угодно, поистине бульдожье упрямство — к слову, этим последним и вы грешите. Но идеи Барона безнадежно заурядны. Вот мы и подобрались к сути вашего заблуждения, мосье Кларк. Не важно, в тюремной печи сгорела рукопись или в пламени пожара, опустошившего Вечный город при Нероне, — идеи вернутся, проникнут в сознание всякого недалекого дилетанта, что вздумает искать причины смерти Эдгара По.
— Никто их не ищет…
— Пока не ищет, мосье Кларк. Поверьте, желающих найдется предостаточно. Быть может, пройдет много лет, но выводы Барона — в равной степени ужасающие нелогичностью и подкупающие человеколюбием — непременно вернутся в общественное сознание. И пребудут актуальны, пока не забыт Эдгар По.
— В таком случае, приступлю к уничтожению лжи прямо сейчас, — объявил я и разорвал первую страницу.
— Не делайте этого, — попросил Дюпон, удерживая мою руку.
— Почему, сударь?
— Не стоит их останавливать. Помните, что я говорил про Барона?
— Что нужно быть в курсе всех заблуждений, — отвечал я. В душе шевельнулась, расправила крылья нежданная надежда. — Только так мы сумеем найти истину.
— Правильно. Приведу пример: судя по вашим записям, Барон ошибочно полагал, будто По оказался в Балтиморе, потому что по пути в Нью-Йорк на него напали. Вывод Барона основан на газетных статьях, где сказано, что По ехал в Нью-Йорк с целью забрать свою тещу в Виргинию, где собирался поселиться после женитьбы на Эльмире Шелтон. Барон видит причину дальнейших проблем в опоздании По на поезд до Нью-Йорка и тем демонстрирует банальнейший ход мыслей. По его версии, имело место крушение плана; тогда как дело было лишь в том, что По передумал ехать в Нью-Йорк. И мы так поступим.
— Как поступим? — Сердце колотилось так часто, что слова Дюпона не поспевали за ударами.
Дюпон помрачнел.
— Изменим планы, ибо вы, мосье Кларк, нашли меня.
— Что?
— Вы вот давеча интересовались, почему я рискнул прийти в суд, вместо того чтобы сбежать из города. Отвечаю: потому что вы меня нашли. Меня искали убийцы, а вы вывели их на след. Эй, любезный, пожалуйте сюда!
При этих словах явился барнумский коридорный с саквояжем Дюпона. Последний так оттягивал бедняге руки, словно в нем был человеческий труп. Именно из этого саквояжа я с изумлением извлек в свое время великолепную малакку. Дюпон дал коридорному на чай, отпустил его и запер дверь.
— Итак, вернемся к нашему Барону. Вы не против?
— Мосье Дюпон, уж не хотите ли вы сказать… Вы ведь минуту назад признались, что пришли отнюдь не с целью вдаваться в подробности смерти Эдгара По!
