Стивен Сейлор - Загадка Катилины
Цицерон многое повторял из предыдущей речи, но с еще большим ядом и большими гиперболами. Экон никак не комментировал его выступление — а вдруг письмо попало бы в посторонние руки? — но вместо этого привел много цитат. Возможно, он тоже ужаснулся, как и я, и счел необходимым дословно передать речь или решил, что стоит и мне почитать примеры такой зажигательной риторики. В своей речи Цицерон оповещал, что Катилина сбежал из Рима, и смиренно просил дозволения «удалить кинжал от нашего общего горла». Потом он скромно заметил, что многие могут обвинить его в том, что он не покончил с Катилиной (хотя казнить римского гражданина имеют право только суд и народное собрание). Побег Катилины доказывает его виновность, и Цицерон сетовал на глупость тех, кто раньше не понимал этого. Если есть такие, для кого Катилина безвинный мученик, а он — злобный палач, то он готов выслушать подобные обвинения и взять весь груз решения на себя. Что касается заговорщиков, до сих пор остающихся в Риме, то у этой банды переодетых головорезов нет от него никаких секретов; их повсюду сопровождают «глаза» и «уши» консула, он даже знает их сокровенные мысли.
Что касается слухов, что Катилина направляется в Массилию, а не в Манлию, то это правдоподобно, хотя он, Цицерон, в этом сомневается: «Клянусь Геркулесом, даже если бы он и был невиновен в заговоре, то все равно погиб бы, защищаясь, а не сбежал, такой он уж человек». Цицерон очень проницательно оценивает своего соперника.
Он снова, и довольно подробно, коснулся распущенности Катилины, называл его совратителем молодежи, упоминая Тонгилия и других, говорил, что Катилина во многом преуспел благодаря тому, что убил некоторых их родителей и поделил наследство с сыновьями. Катилина, заметил Цицерон, бесстыдно принимал и активную, и пассивную роли. Его физическая сила и выносливость давно истощились за время безумных оргий.
Его друзья тоже разделяли с ним эти его пристрастия. Как и их учитель, они испытали все роли в постели. Миленькие мальчики, рожденные танцевать и услаждать слух пением, они тем не менее учились вонзать кинжалы и отравлять ядом, чего не скажешь, взглянув на их надутые губы и приглаженные бородки. Они промотали свое состояние в играх, в развлечениях со шлюхами, покупая дорогие вина, а теперь хотят перебить всех честных граждан и сжечь город, только бы не платить по долгам. Теперь, когда Катилина и его приспешники в бегах, что они будут делать без своих девиц и угодников долгими ночами? Возможно, танцевать голыми возле костра, чтобы согреться, предположил Цицерон.
Толпа на Форуме все это спокойно проглотила. Но разве мог хоть самый неразумный из них проглотить следующее? «В каком только грехе не повинен Катилина? — вопрошал Цицерон. — Во всей Италии не найдется такого отравителя, гладиатора, грабителя убийцы, фальшивомонетчика, обманщика, обжоры, расточителя, прелюбодея, совратителя молодежи или совращенного юноши, который бы не был приятелем Катилины. Какое убийство в последние годы обошлось без него? Какая распутная оргия?»
Ничто так не различается, как день и ночь. На моей стороне, заметил Цицерон, все скромные, целомудренные, честные, патриотичные граждане; на стороне Катилины — все дерзкие, горячие, распутные, склонные к предательству. «С одной стороны — справедливость, умеренность, смелость, мудрость и все хорошее, с другой — несправедливость, невоздержанность, трусость, предательство. Процветание борется с разорением, правота против обмана, благоразумие против безумия, надежда на будущее против безнадежного отчаяния. Даже если силы человеческие невелики, то сами боги определили, чтобы мерзость и порок подчинились стройному порядку вещей».
Какой же патриот мог не поприветствовать подобную речь?
В ходе своего выступления Цицерон несколько раз напомнил о возможности восстания рабов, говоря, что Катилине только того и нужно, чтобы воцарился хаос и чтобы государство разрушили беглые рабы и гладиаторы. Он ненавидит насилие, но во времена опасностей стоит быть начеку. И он снова воззвал к «бессмертным богам», чтобы они придали ему силы, ему и «непобедимому народу, процветающему государству и этому самому прекрасному из всех городов».
Голос Цицерона был превосходен, а композиция его речи — непогрешима, писал Экон. Я читал эти упражнения в ораторском искусстве и все больше хмурился.
Я отправил ответ с тем же посланником. Я написал ему, что гость, о котором он спрашивал, на самом деле проезжал по Кассиановой дороге, но ко мне не заехал. По взаимному соглашению, он больше не будет останавливаться у меня. Я не хотел, чтобы Экон беспокоился.
Дожди тем временем продолжались. Земля напилась, а поток устремился с прежней силой. Хотя нам еще придется побеспокоиться насчет сена, но о воде уже не стоит. В первый раз я увидел, как вода заставляет работать мельницу без помощи людей. Видя, как вертятся зубчатые колеса, сцепляющиеся друг с другом, передают вращение валам и жерновам, я вспоминал о Луции Клавдии, в котором все было так же гармонично. Он бы порадовался мельнице, и меня это восхитило. Я также вспомнил о Катилине, который помог мне разрешить одну проблему. Это меня радовало меньше, но я все равно желал добра ему и его компании. А потом, я старался не думать о них вовсе.
Но долго так продолжаться не могло, я знал. Вся Италия говорит о Катилине и ожидает решения его участи. Некоторые с удовольствием передавали слухи о восстании против оптиматов; другие презрительно сплевывали при упоминании его имени, ожидая его гибели; а иные обреченно готовились к гражданской войне, сопровождаемой смутами и разрушениями, что было не редкостью для Италии за последние десятилетия.
Я втайне надеялся, что Катилина уедет в Массилию, как и говорил. Но этого не случилось, или так мне показалось из письма, которое мне прислал Экон через несколько дней после октябрьских ид:
«Дорогой папа, дела в городе не дают мне возможности повидаться с тобой, а иначе я, конечно же, приехал бы. Мне недостает твоего уверенного голоса и советов. Я скучаю и по Вифании, и по Диане, и по моему брату Метону. Передавай им мой привет.
Новости здесь таковы, что Катилина решил поднять оружие, вместе с Манлием в Фезулах. Сначала он остановился в Арреции, чтобы разрешить там некоторые проблемы. Мы каждый день ожидаем восстания то на севере, то на юге, то здесь, то там. Народ в Риме взволнован и возбужден. Я такого не помню со времен Спартака. Люди ни о чем другом и не говорят, и даже у рыбного торговца и лавочника есть свое мнение. Как сказал один драматург: „Мир сотрясается словно паутина, задетая в одном ее углу“.
Сенат, по настоянию Цицерона, объявил Катилину и Манлия вне закона, врагами народа. Каждый, кто даст им прибежище, также станет врагом народа. Мне кажется, ты понял, о чем речь.
Армия теперь под командованием консула Антония. Война определенно будет. Люди говорят, что Помпей спешит в Рим из своих чужеземных походов, но ведь люди всегда так говорят о Помпее, не так ли?
Пожалуйста, папа, приезжай к нам в Рим и привози с собой семью. Ведь сейчас не время жить в поместье. Богатые люди всегда возвращаются в город на зиму, почему бы и тебе не вернуться? Если будет война, то, скорее всего, в Этрурии, а я спать не могу, когда думаю о том, насколько вы беззащитны. В городе вам будет спокойнее.
Если не хочешь возвращаться надолго, то хотя бы приезжай в гости, тогда мы с тобой поговорим подробнее, а то ведь в письме всего не скажешь.
Ожидаю тебя, твой любящий сын Экон».Я дважды перечитал письмо. В первый раз меня тронула его забота, я улыбнулся цитате из Болифона (второстепенного драматурга, но Экон всегда интересовался театром) и покачал головой его предупреждению не пускать Катилину в мой дом; почему он вернется? При втором чтении меня поразило его искреннее беспокойство и тревога.
Когда мне нужно было его присутствие, Экон всегда приезжал ко мне в поместье, даже если я его и не просил. Теперь же он настойчиво убеждал меня посетить его, и я не мог отказать ему в просьбе. Я посоветовался с Вифанией. Спросил Арата, когда менее всего нужно мое присутствие (зная, что ему не терпится самому в город в начале декабря).
Для человека, подобно мне ненавидящего политику, трудно было выбрать более неподходящее время. Летом я попал в разгар выборов и даже против моей воли участвовал в голосовании. А зимой меня ожидало еще более впечатляющее зрелище — последний месяц консульства Цицерона, когда он постарается выжать все, что только возможно при такой власти. Иногда мне кажется, что жизнь подобна Критскому лабиринту: куда бы мы ни пошли, непременно ударяемся носом в песок, а где-то в глубине смеется Минотавр.
Часть четвертая
NUNQUAM
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
