Саймон Ливек - Демон воздуха
Нас вызвал дворцовый распорядитель. Когда мы робко засеменили в покои императора, он настоятельно прошептал:
— Не забудьте о трех неуклонных правилах. Молчать, пока он первый не заговорит с вами. Смеяться, если он станет шутить. Шутку вы узнаете, потому что он сам засмеется. Глаз не поднимать, смотреть в пол. Когда он закончит, удаляться задом. Повернетесь к нему спиной — и вы мертвы!
Глава 6
Несколько лет назад я встретил человека, который служил во дворце во времена Монтесумы. Его задачей было перемещать ширму, которой император отгораживался от всех во время приема пищи, — дабы никто не мог видеть, как он ест. Это означало, что мой знакомый находился в обществе Монтесумы почти целый день.
Я спросил, не помнит ли он, как выглядел император. Вопрос этот, похоже, озадачил его.
— Я не знаю, — произнес он наконец. — Никогда не отваживался взглянуть.
Я видел Монтесуму издалека. Первый раз — во время его коронации, когда его пронесли через весь город на огромном троне в виде орла и ягуара, водруженном на открытом паланкине. Из толпы я наблюдал, как колыхались перья его пышного головного убора, когда носильщики поставили царственные носилки у подножия Большой Пирамиды, и слушал разговоры стоящих рядом со мною зевак, взявшихся спорить, не опрокинется ли это шаткое сооружение, вывалив седока на землю.
В последний раз я видел его с гораздо более близкого расстояния. Тогда со стены дворца перед площадью Сердце Мира он произносил перед народом свое поучительное слово о вреде пьянства, а потом, повернувшись к кучке несчастных, пойманных за эту провинность, сделал знак судебным исполнителям — чтобы те привели приговор о наказании в исполнение. И вот, когда палочные удары обрушились на головы моих собратьев по несчастью, я все же дерзнул поднять глаза и посмотреть на него, полагая в тот момент, что терять мне все равно нечего.
Итак, с тех пор я лучше других знал, как выглядит наш император — средних лет, среднего роста, не особенно крепкий, но ладный и мускулистый, с аккуратной бородкой и жгучим проницательным взглядом, встретив который, вы бы запомнили навсегда, если бы только выжили после этого.
На этот раз я не отважился взглянуть на него, но если бы сделал это, то был бы разочарован, так как самого Монтесумы не было видно.
В комнате, помимо моего брата, я заметил еще пять человек. Все они стояли, и все были одеты в грубые плащи — как простолюдины, пришедшие подать просьбу. Лица их я не узнал, но догадался, что эти люди входят в Совет четырех и являются ближайшими советниками императора. Они были облечены высочайшими титулами — Хранитель Дома Стрел, Хранитель Дома Тьмы, Сокрушающий Топор и Кровавый Дождь. Стояли они попарно по обе стороны огромной деревянной ширмы с золоченым изображением богов Кецалькоатля и Тескатлипоки. Под прямым углом к ней располагалась впритык другая богато украшенная ширма — по доносившемуся из-за нее потрескиванию и по колечкам дыма я догадался, что за нею находится очаг. Смесь изысканных кулинарных ароматов, малознакомых мне, витала в воздухе.
Пятый человек, стоявший отдельно от остальных, прямо перед одной из ширм, вероятно, был личным переводчиком императора — ибо Монтесума находил удовольствие в том, чтобы разговаривать со своими подданными через посредника. Это, как я понял, означало, что сам император находился сейчас за поставленными углом ширмами — по-видимому, проголодался во время праздника и теперь принимал пищу.
Все это я только-только успел заметить, когда мой брат вдруг брякнулся на колени и закричал:
— О повелитель! Мой господин! О владыка!
Я поспешил последовать его примеру, между тем как советники и переводчик бесстрастно взирали на нас.
В ответ из-за ширмы послышалось какое-то бормотание, вслед за коим пронзительный визгливый голос переводчика прокричал:
— Раб главного министра здесь?
Не будучи уверен, со мной ли сейчас говорили, я метнул вопросительный взгляд на Совет четырех. Один из них кивнул мне.
— Мой повелитель, Яот здесь!
— Ты знаешь темницу Куаукалько.
Это был не вопрос, а утверждение, и эта явная утвердительность резанула больнее обсидианового лезвия. Монтесума не забыл того случая на Сердце Мира, когда имя мое было объявлено вслух и мой брат притащил меня за волосы наверх, чтобы на глазах у молчаливой ожидающей толпы привести в исполнение приговор. Но слова его сейчас напомнили мне не обсидиановое лезвие и не треск моих тугих волос под ним, а клетку, в которой меня держали перед этим, — тесную деревянную клетку, где нельзя даже было встать во весь рост. А еще они напомнили мне противную вонь заживо гниющего в соседней клети человека, которого по приказу Монтесумы с каждым днем кормили все меньше и меньше, чтобы он истлел заживо и умер.
— Да, повелитель. — Из моего пересохшего от страха горла вырвался хриплый шепот. Император не мог найти лучшего способа напомнить мне о том, что жизнь моя находится в его руках и он может забрать ее, когда пожелает.
— Тогда скажи, почему нам не отправить тебя туда обратно?
— О повелитель! — вскричал я, в панике забыв об этикете. — Я не сделал ничего дурного!
— Разве? — По голосу императора невозможно было что-либо угадать, зато переводчик отчетливо передал насмешку. — Тогда как ты объяснишь то, что произошло сегодня вечером?
Конечно, он мог иметь в виду только сорвавшееся жертвоприношение.
— Мой… мой хозяин, господин Черные Перья, главный министр, — запинаясь забормотал я. — Он… велел мне помочь одному торговцу отправить на жертвоприношение омовенного раба. Я же не думал, что так получится! О мой повелитель, откуда мне было знать?..
— Потому что это знал твой хозяин! — Переводчик выговорил эти слова мгновенно, словно заранее предугадал ответ императора.
— Но я даже не понимаю, почему туда отправили именно меня! Честное слово, я готов землю есть! — Я коснулся пола пальцами и приложил их к губам, подтверждая свою искренность. Эта священная клятва означала, что земля, которой ты набрал в рот, поглотит тебя, если ты говоришь неправду.
В какой-то момент я почувствовал себя таким одиноким, каким не чувствовал никогда в жизни. В отчаянии я устремил взор на брата, но тот смотрел в пол, а четверо советников, все как один, отстраненно глядели куда-то перед собой. Спасение пришло ко мне в самом что ни на есть неожиданном виде — голос из-за ширмы, тихий и шелестящий, но непреклонно властный, голос самого императора.
«Кто научит меня как? Как справиться мне в одиночку с моими страданиями?»
Я знал эти слова, ибо когда-то они запали мне в память. Это были строки из стихотворения отца Монтесумы императора Ахаякатля. В них выразились все недоумение и боль старика, охватившие его после разгрома его войска тарасканцами в войне, которую ацтеки вели и которую проиграли, когда я был младенцем. Но почему его сын вздумал процитировать эти строки сейчас?
— Так скажи мне, раб! — продолжал этот обманчиво тихий голос. — Скажи мне, что ты знаешь.
Он даже не скрывал своего возбуждения, которое выдал факт, что он предпочел говорить без посредника. Я представил себе, как он порывисто подался вперед, склонившись над своими изысканными угощениями из индейки, улиток, тушеного человеческого мяса или чего там еще, вперив взгляд в ширму, словно мог увидеть сквозь нее, с нетерпением ожидая от меня чего-то и жадно вслушиваясь в мой лепет. Когда я дошел до того места, где раб Сияющего Света перед смертью велел нам остерегаться какой-то большой лодки, из груди императора вырвалось что-то вроде вздоха, какой издают люди, услышав нечто долгожданное.
Когда я закончил рассказ, в зале надолго повисла тишина. Потом император вновь заговорил, все так же тихо, но мы его хорошо слышали.
— Настали тревожные времена. То и дело мы узнаем о разных знамениях и знаках — об огненных потоках на небе, о горящих храмах, об озерах, вскипевших и вышедших из берегов безо всякого ветра. До нас доходят слухи с востока, с наших рубежей в Хикаланко на побережье бескрайнего Божественного Моря, — слухи о людях с бледной кожей и волосами на лице. До нас доходят рассказы из земель майя. В них говорится о чужестранцах с островов Божественного Моря, о страшных вещах, которые произошли там, — о том, как бледнолицые бородатые люди пришли и убили, прогнали или поработили тамошних жителей. Мы видели рисунки пирамид на море, несомых огромными лодками. — Он понизил голос почти до шепота. — А теперь вот еще весь город слышал, как омовенный раб кричал про большую лодку, перед тем как броситься с Большой Пирамиды. Означает ли это, что опасность — какова бы она ни была — грядет со стороны Божественного Моря?
Он умолк. И все остальные, разумеется, тоже молчали, включая меня, хотя я ощущал, будто он ждал, чтобы кто-то ответил ему. Мне снова вспомнились строки из стихов творения Ахаякатля. Чего боялся наш император? Какого-то поражения — вроде того, что постигло его отца много лет назад? Но поражения от кого? От загадочных бледнолицых бородатых чужестранцев, явившихся с противоположных берегов Божественного Моря?